Андрей Анисимов - Проценты кровью

– Уж не взыщи, дочка. Мы люди простые, дипломатничать не умеем. Что на сердце, то и на языке.

Люба уселась на мешок с сеном, что Фрол положил ей для амортизации, и, махнув хозяевам на прощание, отвернулась. Москвичка с трудом сдерживалась, чтобы не расплакаться. Всю дорогу ехали молча. Поезд в тишине вологодских лесов слышен издалека. Любе даже показалось, что она почувствовала, как от состава запахло маслом и гарью. Внезапно она соскочила с возка, забежала вперед и встала перед мордой лошади. Глеб от растерянности еле успел натянуть вожжи.

– Разворачивай коня, лесной разбойник, – сердито приказала москвичка.

– Так поезд… – нерешительно протянул Глеб.

– Черт с ним, с поездом. Или струсил жениться? – продолжала грозно вопрошать Люба.

Глеб опустил ноги с телеги. Спрыгивать с его ростом нужды не было, подошел к девушке, уже привычным жестом забросил ее к себе на плечи и пошел назад.

– А лошадь?! А моя сумка, наконец! – стараясь удержать сердитую маску на лице, крикнула Люба. Глеб опустил москвичку на дорогу, вернулся к телеге, взял ее за ось и, приподняв задние колеса, крутанул весь «экипаж» в обратную сторону. Конь, прикладывая задок и прижимая уши, засеменил задними ногами, разворачиваясь вслед за телегой. Покончив с обозом, Михеев подмигнул Любе и, вернув ее себе на плечи, зашагал к дому.

– За сумку не переживай, Гусар домой дорогу знает, а взять тут некому.

Люба улыбалась, слушая, как где-то вдалеке тяжелый состав на минуту замер, затем выдал протяжный обиженный гудок и, набирая скорость, застучал железом колес по железу рельсов. Это был пассажирский тихоход, и поэтому от вологодских лесов до столицы ему предстояло тащиться больше суток.

Через неделю батюшка сельской церкви отец Георгий молодых обвенчал. Свадьбу Фрол Иванович и Степанида Федотовна согласились не устраивать. Молодожены тихо посидели с родителями, батюшкой и двумя дальними родичами Михеевых из соседских домов. Фрол выставил на стол три бутылки заморского джина, привезенного ему в дар еще Фоней. На ночь родители ушли к соседям, чтобы не мешать новобрачным, и постелили им свое супружеское ложе. Глеб потушил свет и начал раздеваться. Оставшись в рубашке без брюк, он огляделся и, направившись в угол, отвернул к стене темный лик Николая Угодника. Спальню освещали две лампады. Люба зашла за трехстворчатый шкаф и, выскользнув из джинсов, спряталась под одеяло. Сетка под матрасом заколыхалась и запела. Люба повернулась к стене. Перед ее носом оказался коврик с лебедями и хатой на другом берегу круглого озера. Она уставилась невидящим взглядом на длинную шею птицы и замерла. Под тяжестью Глеба кровать просела. Люба оглянулась, и ей стало страшно. Такой огромный мужик лежал рядом с ней.

– Какая же ты красивая, – прошептал Глеб и погладил ее волосы. Рыжие локоны Любы рассыпались по белоснежному крахмалу подушки, а зеленые глаза вопросительно и серьезно смотрели на Глеба.

– Не бойся, я тебя никогда не обижу, – прошептал Глеб.

Люба приподнялась на локоть, потрогала мускулы на его руке, погладила широченные плечи и грудь и, поглядев ниже, закрыла глаза:

– Господи! Как я это все выдержу.

Проснулась она далеко за полдень. Проснулась от того, что Глеб поставил перед ней на тумбочку кружку парного молока.

– Я думал, ты до вечера не проснешься, – сказал он, целуя молодую жену. Она улыбнулась и взяла кружку. – Выдержала? – спросил Глеб серьезно.

– Выдержала, и, знаешь, мне понравилось, – ответила она и прижалась к мужу.

По радио объявили о прибытии поезда. Люба вышла на перрон. Холодный московский ветер заставил ее спрятать нос в воротник пальто. Глеб ехал из Мурманска. Он сделал последнюю ходку и, распрощавшись с флотом, переезжал к молодой жене. Еще летом они навестили могилу Фони и договорились о будущем. Глеб, завидев Любу, расплылся в улыбке и начал выставлять чемоданы. Люба растерялась от количества багажа. Глеб прошлый раз приезжал в Москву налегке. Они остановились тогда в квартирке на Речном вокзале, ключи от которой Любе выдала Надя.

– Куда столько навез? – спросила Люба, оглядывая картонные саквояжи времен Первой мировой.

– Эти два – родители надавали солений и варений. Этот для тебя. В Осло заходили, кой-чего прикупил. А эта маленькая сумочка – мои шмотки, – пояснял Глеб, укладывая допотопные баулы на тележку носильщика.

Дверь в аксеновское гнездо на Фрунзенской набережной открыла Марфа Ильинична. Она с изумлением глядела на здоровенного мужика, заполняющего прихожую горой чемоданов.

– Знакомься, бабуль. Мой муж, Глеб Михеев, брат Фони, – представила супруга Люба.

Марфа Ильинична обошла вокруг нового члена семьи, покачала головой и проворчала:

– Здравствуй, внучек! Я на следующее воскресенье гостей на свадьбу Надюшки назвала, значит, одна свадьба на четверых получится. Разом отыграем. – И, углубившись в квартиру, крикнула на кухню невестке: – Лена, иди принимай сынка.

– Я всегда говорил, Петро, плохо забитый гвоздь обязательно воткнется в жопу, – многозначительно сообщил генерал Грыжин, рассматривая на свет янтарную жидкость в квадратном стаканчике. Бутылка «Ани» из книжного кабинетного тайника стояла на письменном столе генерала третий час. Иван Григорьевич вынул ее, налил четверть стакана, да так и сидел с невыпитым. Петр Григорьевич Ерожин тоже к коньяку не прикоснулся.

– Полагаешь, он ограничится твоим сыном? – не то Ерожину, не то самому себе задал вопрос Грыжин.

– Суворов по телефону сказал, Кадкова младшего выпустили месяц назад. Я прикинул, – за этот срок произошло три убийства и одно зверское нападение на пожилую женщину.

– Судью избил, скотина, – проворчал Грыжин. – Помню Моторину. Сашкой звали. Она ко мне в Москву два раза приезжала, деньги на ремонт суда выколачивала в своем министерстве, а меня, как бывшего земляка, о содействии просила. Помог я тогда Моториной. – Грыжин помолчал, полез в свой необъятный письменный стол, порывшись в ящиках, кряхтя, извлек пачку «Мальборо». – Закурю я, пожалуй, Петро. Висит на нас этот грех с Кадковым, что и говорить. Не пришлось бы платить кровушкой, – и, запалив сигарету от массивной настольной зажигалки, продолжил: – Как ты думаешь, депутата с депутатшей за что?

– Надо квартиру посмотреть самому. Есть у меня мыслишка, да бездоказательна пока, – признался Ерожин.

– Тайничок? – предположил генерал.

– Он самый, – кивнул подполковник.

– Выходит, за Сонькиным наследством приходил. Чего же вы тогда не раскопали? – усмехнулся Грыжин.

– Странные вещи ты спрашиваешь, Григорич. По-вашему, я у Сони должен был тайники шарить? А мысль, что Кадков и от нее припрятал, тогда не пришла… – ответил Ерожин.