Анна и Сергей Литвиновы - Аватар судьбы

Достаточно быстро Данилов добрался до Бульварного кольца. Станция метро здесь также называлась по-старому: не «Чистые пруды», а «Кировская». А вместо «Макдоналдса» на углу действовала «Пирожковая» с точно таким же логотипом, как в том заведении, где он пил капучино. «Да это, видать, целая сеть», – смекнул Алексей. Почтамт работал, и был он отреставрирован и свежепокрашен. Люди ныряли в подземные переходы, входили в вестибюль метро, который не был сдавлен с обеих сторон павильончиками, где продавалось черт-те что, а гордо демонстрировал свой конструктивистский стиль. Данилову почему-то казалось, что в здешней столице нет той всегдашней суеты, гонки, к которой он привык за последние четверть века. Люди шли вроде бы с меньшей торопливостью, но с большим достоинством, чем обычно. Он остановился, огляделся вокруг: из совсем уж глобальных перемен обращало на себя внимание то, что в начале проспекта Сахарова нет здания «Лукойла» современной постройки, да и никакого здания нет. Вместо этого высится внушительный бронзовый обелиск на постаменте из розового гранита. Алексей уже без боязни остановил прохожего:

– Простите, товарищ… Я приезжий, впервые в Москве… – Прохожий, дядечка лет сорока, модно одетый, в галстуке и с кожаным портфелем, только переминался с ноги на ногу, не выказывая нетерпения из-за занудливого даниловского объяснения. – Скажите, кому это памятник?

– Как кому? – опять в здешней Москве на Алексея глянули, как на умалишенного. Видимо, каждый местный житель был обязан знать этот монумент. – Покорителям Марса.

– Марса?! – не смог сдержать удивления Данилов.

– Ну да, – прохожий говорил об этом, как о чем-то совершенно естественном.

– И что же? Его покорили? Марс?! Советские люди?!

– Да у тебя, парень, видать, совсем мозги отшибло, – сочувственно промолвил незнакомый москвич, – пивка, видать, вчера на матче перебрал.

– Простите, а эта улица как называется? – Алексей указал на проспект Сахарова, внутренне готовясь услышать про улицу Брежнева, или Косыгина, или, по меньшей мере, улицу Марсиан и заранее от этого холодея. Но нет, человек в галстуке ответил: «Проспект Сахарова», – и Алексея слегка отпустило. Он сдержанно поклонился: «Спасибо вам большое, я и впрямь сегодня слегка не в себе», после чего пересек по подземному переходу бульвар и двинулся дальше по Мясницкой, то есть, пардон, улице Кирова.

Тут он заметил еще одно отличие от привычного мира – оно не бросалось в глаза, и потому, видимо, он обратил на него внимание только сейчас: улица и тротуар были очень чистыми. Нигде не валялось ни окурка, ни бумажки, или банки, или пластиковой бутылки. Вероятно, борьба за чистоту, о которой он только что прочитал в «Правде», была здесь не кампанейщиной, а постоянной заботой. И еще: хоть он и ловил обрывки чужих разговоров – и мужских компаний, и молодежных, – ему ни разу не услышалось ни единого матерного слова. Да что там, даже легкой грубости, так сказать, «брани-лайт» не доносилось до слуха: никаких «жоп», «сучек» и прочего мусора, до которого горазды были привычные Алексею москвичи. Может, сдержанность сия была связана с тем, что однажды встретились Данилову на пути люди с красными повязками дружинников? Они шли вчетвером, мужчины и женщины, и живо напомнили ему, как видел он таких в родном городе в далеком-далеком детстве. И только одно относительное нарушение общественного порядка заметил молодой человек на своем пути: из заведения с вывеской «Пивная» (а их здесь оказалось много – пивных, блинных, закусочных и бутербродных, с именами собственными и без) вывалился расхристанный человек в кепке набекрень и побрел, пошатываясь, к метро. И то хлеб, а то Алексею стало казаться, что он попал в совершеннейшую утопию.

«Библио-глобус» оказался на месте, в конце улицы, близ каменных громад зданий тайной полиции (они тоже никуда не делись). Только назывался он иначе: «Книжный мир», что было теперь неудивительно: Алексей сразу вспомнил, что давным-давно, в самом начале девяностых, когда он мальчиком приезжал в столицу, магазин именовался именно так. Однако внутри все теперь было устроено по-современному: открытый доступ к книгам, высоченные, до потолка, шкафы, и все горизонтальные поверхности тоже выложены фолиантами. Острый глаз читателя со стажем принялся выхватывать знакомые названия. Вот Солженицын, «Август четырнадцатого» – под рубрикой «К юбилею революции». Наличие в книжном Солженицына (равно как и Сахарова – на улице) заставило еще раз порадоваться – но и удивиться: как они уживаются с тридцать вторым съездом КПСС? Он стал пробираться туда, где в его мире располагалась учебная литература, – и взгляд вдруг упал на плакат, в углу которого значилось: ПОЛИТИЗДАТ, а по центру, крупными буквами: ПОЛИТБЮРО ЦК КПСС. Ниже располагались фотографии и фамилии. Данилов протиснулся к плакату в предвкушении: вдруг он увидит кого-то знакомого, не случайно ведь книжки писали в этом мире Донцова и Антонова, а футбольный мяч гоняли Дзюба и Дзагоев… Но – нет. Генеральным секретарем ЦК КПСС числился неведомый ему Иван Федорович Верещагин, корпулентный мужчина лет пятидесяти с волевым взглядом. И лишь одно лицо и имя были знакомы: в числе двух, а то и трех десятков «кандидатов в члены Политбюро» значился нисколько не изменившийся Геннадий Андреевич Зюганов. Плакат с членами Политбюро продавался по смешной цене три рубля пятнадцать копеек.

А рядом был вывешен еще один, с лицом чрезвычайно известным, но изменившимся от старости почти до неузнаваемости. С седеньким венчиком волос, лысый, одутловатый – но сохранивший ясность взгляда и озорную мальчишескую улыбку. И все равно, лет-то ему было далеко за семьдесят, так что если бы не подпись под фотопортретом, Алексей бы его не узнал. Но имя крупными буквами кричало: ГАГАРИН ЮРИЙ АЛЕКСЕЕВИЧ, а ниже, просто и коротко, в одну строку: «Лидер нации».

Да, место, куда попал Алеша, оказывалось чрезвычайно интересным! И он хотел знать о нем больше, а потому рванулся дальше, в сторону учебной литературы. Надо заметить, кстати, что народу в магазине было много, и люди показались Данилову не слишком отличающимися от обычных посетителей книжного – увлеченные товаром или озадаченные покупками, а не друг другом или впечатлением, которое они производят. Из непривычного: среди покупателей он заметил двух самых настоящих пионеров в красных галстуках, а также рядового солдата с черными погонами «СА», что означало, как известно, «Советская Армия», и комсомольским значком на лацкане гимнастерки. Но после портретов Политбюро, встреченных на улице дружинников и тридцать второго съезда даже живые пионеры-комсомольцы показались довольно обыденным зрелищем.