Беатрикс Гурион - Дом темных загадок

Я поднимаю руки в примирительном жесте.

— Филипп, скажи мне, пожалуйста, почему ты здесь. Это для меня важно, понятно?

Он долго смотрит на меня. Его лилово-зеленые глаза, взгляд которых может быть таким нежным, теперь блестят от злости.

— Ты это серьезно спрашиваешь? Ты действительно ничего не знаешь?

Я готова стонать от разочарования.

— О чем я ничего не знаю?

Филипп набирает побольше воздуха.

— Для меня это приглашение получила мать. Сюда, в лагерь, пригласили детей осужденных, дали шанс провести время с подростками из обычных семей. — Его лицо помрачнело, как тучи, которые сгустились над нами. Из них доносятся угрожающие раскаты грома. Филипп горько усмехается: — Да, я из семьи заключенного. Мой отец сейчас отдыхает на тюремной койке. Во время разбойного нападения он получил тяжелое ранение.

В моей голове тут же раскручивается спираль из вереницы мыслей, которая начинается со смерти моей матери и заканчивается убийством. Неужели здесь лагерь для преступников? Кто знает, что скрывается за ангельской внешностью Софии?

— Я понимаю, о чем ты сейчас думаешь! — Филипп выбивает носком камешек с дороги и больше на меня не смотрит. — Ты боишься, что я тоже уголовник, так ведь? Наследственность, плохая кровь и прочее дерьмо.

— Ерунда. — Я пытаюсь говорить уверенно, но замечаю, что теперь действительно смотрю на него другими глазами. Вдруг его отец во время побега столкнул машину моей мамы в озеро?

Громыхание грозы все мощнее.

— Ты ведь наверняка из нормальной семьи, правда? — спрашивает Филипп. — По крайней мере, я о тебе такое слышал.

Теперь понятно, почему он психанул ночью на лестнице. Он убежал, чтобы я не выспросила детали.

— А ты вообще видел нормальные семьи?

Мы внезапно вздрагиваем от резкого раската грома. Я снова смотрю на небо. Сверкают молнии, но еще не над нами.

Я намереваюсь бежать, но Филипп останавливается перед алтарем у статуи Девы Марии, словно она о чем-то напомнила ему.

— Знаешь, новый друг моей матери говорит: классно, что я поехал сюда пообщаться с нормальными подростками. — Злобная морщинка, появившаяся было на переносице, пропала. — Но на самом деле он просто хотел спокойно съездить в отпуск с матерью, они никогда бы не оставили меня дома одного. Чтобы у меня вдруг не возникло каких-нибудь глупых, чисто криминальных мыслишек.

Филипп поднимает обломок скалы размером с детскую голову, который лежал с остальными у статуи Девы Марии, и взвешивает его в руке:

— И ты теперь думаешь, мол, яблоко от яблони недалеко падает. Это у тебя сейчас просто на лице написано!

— Чушь полная! — Я невольно отступаю.

— Ах, вот как? — Филипп сначала смотрит на камень, потом на меня. У него сейчас такое выражение лица, словно он хочет меня спровоцировать. — Не боишься, что я сейчас раскрою тебе череп?

— Чепуха, с чего бы это?

Он выглядит забавно, но я чувствую себя совсем беспомощной.

— Может, я ненавижу блондинок? Может быть, я псих, который… — Он опасно размахивает камнем.

— Эй, дурак, осторожно! Ну-ка брось это!

Но вместо того чтобы прекратить, Филипп замахивается на меня.

— Ты спятил?

На его лице просияла улыбка. Он нагоняет на меня страх.

В этот миг раздается оглушительный раскат грома, я вздрагиваю от ужаса, Филипп спотыкается, и камень выскальзывает из его руки. Я отпрыгиваю, но неудачно — сильно подворачиваю лодыжку и валюсь на землю.

Боль пронизывает все тело, я сжимаю зубы, чтобы не вскрикнуть.

Филипп тут же бросается на колени и уже ползает рядом со мной. Лицо у него еще бледнее, чем мое.

— Эмма! Что случилось? Черт, это я во всем виноват. Я сам не знаю, как иногда со мной такое происходит. Черт, черт, черт!

Я откидываюсь на спину, смотрю на темное небо, на моей ноге вздувается громадная шишка. Пытаюсь вдохнуть, но боль пульсирует, сковывает, и я не могу нормально дышать. Крупные дождевые капли падают мне на лицо, поднимается ветер, обвевает нас со всех сторон — и это приятно.

— Что же теперь делать? Здесь нельзя оставаться. Я понесу тебя.

Филипп на коленях пытается пропустить руку под мое колено. Тут же мою ногу разрывает адская боль, и я отталкиваю его.

Его голос подозрительно дрожит.

— Я не могу тебя бросить одну здесь, наверху, ни в коем случае. — Он смотрит на небо. — Только не во время грозы. Я перенесу тебя в часовню и побегу за помощью в замок.

Я пытаюсь улыбнуться — Филипп даже позеленел от испуга. Думаю, ему действительно жаль, что все так произошло. Его рассказ об отце удивительным образом успокоил меня.

Вдруг появляется чувство, что я понимаю Филиппа намного лучше.

— Эй, не все так плохо. Так ведь? До свадьбы заживет.

Я рискую пошевелиться и осматриваю ногу. Щиколотка распухла, но болит она пострашнее, чем выглядит.

— Погоди, я найду какую-нибудь толстую ветку, чтобы ты могла опереться. Я сейчас.

Филипп помогает мне сесть и привалиться спиной к скале. Я хочу опереться о камни, но вдруг замечаю металлическую пластинку у подножия алтаря, она слегка возвышается над землей. Сухая трава по сторонам аккуратно подстрижена, табличка начищена до блеска, и я могу легко прочитать выгравированные имена и надпись. Над именами написано:

«Душевные страдания преображаются в любовь к Господу нашему и избавителю Иисусу Христу. Здесь покоятся в мире:

Габриель Бенджамин 1.6.1965 — 7.6.1965

Урсула Мария 4.5.1964 — 4.5.1964

Михаэль Мартин 10.4.1969 — 10.04.1969

На какой-то момент я забываю о пульсирующей боли в ноге. Это не алтарь, который поставили в память о погибшем от природной катастрофы человеке. Здесь указаны имена младенцев, которые умерли вскоре после рождения. Двое прожили всего один-единственный день. Может, они вообще родились мертвыми? Или один из этих детей — именно тот, утонувший в фонтане, о котором рассказывала Николетта?

Кровь стучит в ушах, внезапно мне снова чудится тот непонятный звук — плач, который я слышала вчера ночью в подвале замка. Словно всхлипывания и хныканье маленьких детей.

Я закрываю глаза, снова грохочет — страшный треск, который эхом отражается от ближайших скал.

Куда подевался Филипп? Что же он так долго?

Накатывает паника, но тут я замечаю, как он поднимается по каменистой тропе с большой палкой.

— Посмотри-ка! — кричу я и показываю, что хочу ему предъявить кое-что важное, он просто обязан это увидеть.

Филипп сначала отмахивается — он торопится добраться в сухое место как можно скорее, — но потом опускается рядом со мной на колени и тоже, сглатывая, рассматривает имена и даты. Я чувствую, что Филипп хочет что-то сказать, но он, помедлив, просто молча берет меня за руку.

Так мы застываем на несколько минут, хотя над нами бушует гроза. Между нами и мертвыми детьми такая тишина, словно мы одни в этом мире.