Беатрикс Гурион - Дом темных загадок

— Как бы там ни было, нам нужно взять ее с собой.

Том поднимает перепачканный кровью телефон. Включает его, трясет, пробует снова и снова.

— Он мертвый, — хрипло произносит он. — Совсем сел. Даже заставка не загружается.

Я смотрю на телефон, потом на Николетту. Мне становится ясно, что она напрасно пыталась куда-нибудь дозвониться, пока не разрядился аккумулятор.

Теперь остается один путь — к подвесной дороге. Мы снова пытаемся разговорить Николетту, но она не реагирует. К счастью, автоматически она позволяет с собой делать все. Том и Филипп поддерживают ее с двух сторон. Я тороплю всех, боюсь, что Беккер может придумать для нас еще какие-нибудь неожиданные сюрпризы.

Снаружи совершенно темно. Облака закрывают небо, но дорогу мы знаем. Мы бежим так быстро, насколько позволяют состояние моей лодыжки и сомнамбулической Николетты. А я постоянно спрашиваю себя. И отвечаю, как могу. Или нет, лучше сказать — не даю ответы, а чувствую их. Я лишь повторяю то, что услышала от Беккера. Начиная со смерти Себастиана и заканчивая тем, что произошло в замке более тридцати лет назад.

— Я все равно не понимаю, почему сюда притащили именно нас, — говорит Том.

— Он хотел отомстить. Дети должны были искупить вину своих родителей. Твой отец, Том, работал здесь воспитателем, точно так же, как и твой, София. Моя мать была влюблена в одного из них и забеременела.

В одного из них. Нет, я точно знаю, в кого она была влюблена. Медальон с фотографией отца Софии. Я всегда считала, что на снимке мой отец, это был мужчина, которого тогда любила мама. А потом я вспоминаю, что увидела в книге для духовного чтения. Там не значилось имени, но последняя фраза гласила:

« Мой рыцарь, не заставляй меня ждать так долго ».

Рыцарь. Что если эту фразу воспринимать дословно? Фамилия у Софии ведь Рыцарь.

Кажется, София тоже подумала о снимке.

— Если это мой отец, это значит, что я тоже родственница Беккера? — Софии пришлось отдышаться и переварить информацию, прежде чем что-то сказать.

Я на миг закрываю глаза. Столько страданий. Как нам это понять?

— Ты разве не говорила, что твой отец — француз и работал в организации «Врачи без границ»? — внезапно вмешивается Том.

Я киваю, а он продолжает:

— Кстати, ты говоришь по-французски?

— Не особо. Хотя моя мама хотела, чтобы я учила его.

— Рискну повторить, что со мной было то же самое. — Том криво улыбается, и мне в какой-то степени радостно это видеть. — Но тебе стоит лучше учиться в школе. Разве ты не говорила мне, что твоего отца зовут Шарль-Филипп Шевалье?

— Ты это запомнил на всю жизнь?

Я не успеваю договорить. У меня мороз по коже. Где-то глубоко в животе я чувствую, на что намекает Том. Какая же я тупая! Оба стоят и смотрят на меня.

— Шарль Шевалье, — шепчу я, — по-немецки — Карл Рыцарь.

София качает головой:

— Вы с ума сошли! Мы же почти одного возраста. Это же чепуха, мои родители вот уже семнадцать лет как женаты.

Но фотография! Это же должно быть очевидно.

— Брак еще ни одного парня не удерживал от этого. — Голос Филиппа очень слаб и едва слышен, словно он почти не может стоять.

— Мы должны двигаться, — настаиваю я.

Больше не могу, я уже не верю, что всем нашим злоключениям когда-нибудь придет конец.

— Беккер все еще представляет для нас опасность.

Мы молча бежим дальше, пока Филипп снова шепотом не заговаривает:

— А как с этим всем связана моя мать? Я знаю, что она выросла в каком-то приюте, но было ли это здесь, я толком не скажу.

Я не решаюсь рассказать ему прямо сейчас то, что услышала от Беккера.

— Урси, наверное, была знакома с моей матерью. И была еще одна подруга, какая-то Марта.

Никто больше ничего не говорит, и я уверена, что и сама не произнесу больше ни звука. Мы молча бредем сквозь ночь, но из-за усталости двигаемся все медленнее. Радуюсь, что мы вместе, беру руку Софии и слегка сжимаю. Нас беспокоит сейчас лишь одно: как бы подальше убраться от этого злосчастного замка и доставить в больницу Филиппа и Николетту.

— Эй, секунду, ну-ка тише, я что-то слышу, — просит Том.

Мы останавливаемся, легкий ветерок обвевает нас, но я ничего не слышу, лишь гравий шуршит под нашими ногами.

Мы двигаемся дальше.

— Тс-с-с. Теперь и я что-то слышу. — Я останавливаюсь. — Звук откуда-то позади нас.

Мы оборачиваемся, но утесы закрывают обзор.

— Он нас преследует? — шепчет София, раскрыв от ужаса глаза.

— Нет, это что-то другое. Звук откуда-то издалека.

Мы теснимся поближе друг к другу и всматриваемся в темноту. В воздухе слышен горьковатый запах.

Слышится треск, он становится все громче, потом — взрывы, похожие на фейерверк, как в мой первый вечер в замке. Я больше не выдерживаю и ищу новое место для обзора, влезаю на утес. Отсюда я могу видеть все. От замка в темноту поднимается яркое зарево. Зарево все разгорается, потом я вижу, что это пламя — замок превратился в сплошной гигантский факел красно-оранжевого цвета. Вся гора освещается пожаром, языки огня выбрасывают в ночное небо золотые искры.

Внезапно я чувствую рядом с собой Беккера, словно он прямо сейчас хочет меня обнять, и понимаю, что именно в этом и состоял его план: у него никогда больше не будет шанса ощутить вкус мести удушливой жаркой ночью. Я пытаюсь сглотнуть подступивший к горлу комок. Это непостижимо, как завораживающе может выглядеть нечто разрушительное.

Мое бедное маленькое дитя!

Ну, дитя мое, после всех предисловий я наконец перехожу к делу. Есть две причины, почему я тебе ответила. Первая — ты сын Агнессы, и поэтому я доверяю тебе, даже не будучи знакомой. Вторая — таким образом ты даешь мне возможность искупить страшный долг.

Скажу без обиняков, я упустила подходящий момент.

Не думаю, что вправе требовать от тебя понимания. Я иногда и сама больше не понимаю, как могла вытворить нечто подобное. Но тогда я хотела убежать вместе с Агнессой, мне было ясно: она бы никогда не пошла со мной, если бы знала, что ты жив. Она бы искала тебя и не сдалась, пока бы не нашла. Она бы хоть на край света поехала, чтобы отыскать тебя, потому что Агнесса такая.

Некоторые думают, у нее мягкий характер и ее легко укротить. Она была мягкой и хрупкой. Но всегда делала только то, что подсказывала ей совесть. Надеюсь, ты не вполне унаследовал эту черту. Совесть иногда очень мешает.

Был лишь один момент, когда я почти поддалась слабости, во время твоих похорон. Но он прошел, а после уже возврата не было. Агнесса едва могла стоять на ногах, Урси и мне пришлось вести ее к алтарному знаку, потому что она едва шевелилась. Слезы текли по щекам беспрестанно, она не произнесла ни единого слова. Нам пришлось удерживать Агнессу, чтобы она не рухнула в маленькую могилу. И в этот раз даже Гертруда воздержалась от обычных комментариев.