Александр Аде - Зима мести и печали

– Погоди, насколько мне известно, у Кота свои люди в верхушке города. Он ведь мог их ручонками конкурента придушить.

– Пытался. Налоговая нас забодала вконец. Война шла на всех фронтах. У него мэр в друзьях, у нас – губернатор, он налоговикам и ментам платит, чтобы нас прищучили, а мы их перекупаем. На одни только взятки тратили столько бабла, что на них можно было с десяток небоскребов построить. Видимо, в конце концов, Кот уяснил, что так нас не одолеть, решил физически уничтожить. Устал я от этой канители, сыч. Мне сейчас нужно только одно – чтобы отстали. Умотать бы куда-нибудь подальше, в Тибет. Дышать кислородом, молиться и читать стихи. И плевать с этой высоты на паскудное скопище двуногих.

Красивый монолог, высокие чувства. Ну просто «быть или не быть?» Видать, все принцы любят эффектно страдать. Но я его не поддерживаю, упрямо гну свое:

– Знакома тебе леди, которая вчера положила розу на могилу Марго?

Супится, отводит глаза.

– Понятия о ней не имею.

– Не покажешь семейный альбом? Мне нужны все фотки, на которых присутствует Марго.

– На кой это тебе? Занимаешься ерундой, – недовольно ворчит он, однако приносит аж несколько альбомчиков.

Погружаюсь, как в воду, в застывший глянцевый мир. Один из снимков, сделанный в фотоателье, привлекает мое внимание. На нем трое. По краям – Марго и ее мать, в центре – отчим с длинной очкастой носатой физиономией и умными, как у собаки, глазами. Марго лет четырнадцать, худая, глазастая и большеротая. Мамаше чуть за тридцать, черноволоса, синеглаза и полновата, на аппетитной шейке золотой кулончик. Хороша необыкновенно, но красота ее немного груба, вульгарна. Одета троица по-летнему.

Они смотрят на меня, улыбаясь. Марго – стеснительно, скованно, мать – кокетливо, сознавая силу своей красоты, папаша – счастливо. И наверняка не задумываются о смерти, а между тем двоим из них жить осталось не так уж долго. Машинально переворачиваю снимок – и обнаруживаю на его тыльной стороне аккуратно выведенные строчки: «Когда же вывели их вон, то один из них сказал: спасай душу свою; не оглядывайся назад и нигде не останавливайся в окрестности сей; спасайся на гору, чтобы тебе не погибнуть».

– Это кто ж такую белиберду нацарапал? – спрашиваю.

– Почерк отца Марго, – говорит Принц, близоруко поднося фотографию к глазам.

– Странные слова. И накатали их, похоже, совсем недавно. Когда отчим Марго сюда в последний раз наведывался?

– Погоди-ка… За день до похорон.

– И альбомы глядел?

– Ну да.

– Можно я эту карточку возьму?

– Бери.

Продолжаю перебирать и разглядывать фотки, теперь уже обязательно обращая внимание на их обратную сторону. Но больше никаких странных текстов не обнаруживаю. Нет и интересующей меня дамы с розочкой. Зато к немалому своему изумлению натыкаюсь на знакомое лицо.

– А это кто?

– Чего ты меня изводишь! – в голосе Принца стремительно растет истеричное раздражение. – Мало ли у Марго было подружек, я что, каждую должен знать!

С небрежно-презрительного разрешения хозяина («Пожалуйста, только менты здесь уже все перерыли») отравляюсь в комнату Марго, однако ничего достойного внимания не обнаруживаю – ни записной книжечки, ни единого листочка с пометками. Сотовый Марго даже не ищу, наверняка у оперов. Дурею от ароматов. Флакончики, баночки, тюбики пахнут, как оглашенные, и кажется, что все здесь – изысканная белая мебель, подушечки, задернутые шторы, отороченные мехом тапочки под кроватью, дорогие финтифлюшки – продолжают жить своей беззаботной жизнью, и чихать им на то, что хозяйка лежит в земле, сложив на груди мертвые руки.

– Есть у меня на примете человек, – говорю, прощаясь. – Поэт. Правда, непризнанный. И, в отличие от тебя, нищий. Хочешь, познакомлю?

– Тащи, – лаконично бросает Принц.

Он оставляет в покое постную минералку и под осуждающим взглядом горничной принимается за шотландское виски.

Покидаю стального бонзу, так ничего и не выяснив, зато капитально пропитавшись атмосферой парализующего мозги страха. Да, пацаны, это не сахар, каждый день ждать: не я ли следующий?

Уединившись в «копейке», связываюсь с Акулычем:

– Меня интересует хозяйка одной шикарной «мицубиськи». Хотелось бы выяснить, где и кем работает. А заодно узнать домашний адресок, – и диктую номер золотистой иномарки, которая увезла «розовую» дамочку.

– Слухай, карапуз, – ворчит Акулыч, – ты чего меня беспокоишь? Ты же вроде с нашим опером контачить должон. Или опять корчишь из себя рыцаря-одиночку, благородного Зорро?

– Сам не слишком-то идет на контакт. Впрочем, я не в обиде. Кому охота делиться информацией невесть с кем.

– Вот оно как, – крякнув, комментирует Акулыч. – Ну, бывай. А оперу я доходчиво растолкую, что так с моими друзьями не поступают.

– Прошу, Акулыч, не говори ему ни слова.

– Я и запамятовал, ты же у нас птичка гордая. Тады счастливого полета. Высоко не залетай, больно падать. Жди меня и я вернусь, поцелую и женюсь!

Второй звонок – Рудику. Вспоминает он меня не сразу, шибко занятой. Знаю я таких. Если б ему от меня что-то было надо, как бы он надоедал, как бы теребил! А тут наоборот – мне надо от него. Чего ему спешить-то? Можно и имя мое позабыть.

– А, да, Королек… – его голосу явно не хватает энтузиазма. – Задали вы мне задачку.

– Когда позвонить? Через месяц? Полтора?

Видно в моем голосе слишком откровенно звучит ирония, потому что он отвечает обидчиво и суховато, как человек, задетый за живое:

– Жду вас в своем офисе. Завтра в три.

* * *

Небольшой – минус двенадцать – морозец. Небо, как на рекламных фотографиях, чистое и яркое. Посверкивает снежная пыль. В своей поношенной нутриевой шубке Наташа бредет без цели. Под ее сапожками хрустит снег.

– Натка! – слышит она слева от себя, поворачивается – из серебристой «тойоты» высовывается Нинка. – Здорово, подруга, сто лет тебя не видала! В твой салон времени нет заскочить, я ведь бизнес-леди, да еще обремененная ребенком. Поехали ко мне!

И они пускаются в путь по февральскому городу. В Нинкиной квартире их встречает дородная женщина, добродушная нянюшка из сказок и мультяшек.

– Как Ягодка? – с ходу интересуется Нинка.

– Спит наша крошечка, – отвечает няня, сладко и льстиво улыбаясь.

Комната, разноцветная от обилия игрушек. Одетая во все бело-розовое, малышка, посапывая, спит в кроватке. Нинка сюсюкает над дочкой; няня подхватывает, умиляясь и млея. После чего хозяйка и гостья на цыпочках удаляются на кухню.

– Думала, сатаненка рожу, – весело сообщает Нинка. – А оказалась ведьмочка. У меня в институте подруга была. Ядвига. Я так ей завидовала – ну до чего имя редкое и красивое! Взяла и окрестила доченьку Ядвигой. Мы ее Ягодкой зовем. Давай, выпьем за нее!