Александр Аде - Осень надежды

Жизнь пролетает, а я, прикрученный к этой женщине (впервые думаю об Анне отстраненно, как о чужой), стою на месте, точно врытый в землю!

Закрываю глаза, стараюсь дышать медленно и ровно. Понемногу злость и боль уходят. И сожаление рассасывается, крошечной капелькой оседает на дне души.

«Я люблю Анну, – внушаю себе – и не чувствую всегдашней немыслимой любви. И становится страшно. – Господи, – обращаюсь куда-то в пугающую пустоту, – умоляю тебя, не дай мне ее разлюбить!..»

Нет ответа. Безмолвие.

Ладно (мои губы кривит жалкая, прокисшая, как створоженное молоко, ухмылка), возвращаемся к нашим баранам.

Неторопливо, старательно перелистываю изрядно потрепанный блокнот, составляя список подходящих кандидатур. Для этого списка я зарезервировал отдельный листочек в клеточку.

Так – в поисках и размышлениях – проходит около получаса. Результат более чем скромный. На листке сиротливо синеет только одно слово: Скунс.

Сверчок стоит на троллейбусной остановке, ссутулившись и нелюдимо уставившись в забеленную снегом землю. Нахлобученная на глаза клетчатая кепка еще сильнее оттопыривает его большие уши.

Подходит троллейбус. Взглянув на номер, художник вновь потупляется, но, ощутив неясное беспокойство, поднимает голову – из окна троллейбуса, уткнувшись лбом в стекло, на него в упор смотрит незнакомый парень. Глаза огромные, угольные, с черными кругами под ними. Бледное исхудалое лицо. На губах то ли усмешка, то ли бессмысленная улыбочка.

Сверчок тут же отводит глаза. Затем – из детского любопытства – опять бросает взгляд на еще не отъехавший, замерший на остановке троллейбус. И тотчас натыкается на черный взгляд парня. И снова прячет глазки.

Троллейбус отъезжает.

«Наверняка наркоман, – успокаивает себя Сверчок, – вколол дозу и глазеет, и вовсе не на меня пялился, а вообще…» Но беспокойство не проходит, вызывая ощущение бессилия, злость на себя, на свое слабоволие и трусость…

Остановившийся город, слабо толкнувшись, движется назад. Сидящий в троллейбусе парень с застывшей ухмылочкой глядит в окно. Он испытывает невыносимое наслаждение, если кто-то, как этот усатый пухлячок, опускает глаза и дергается под его взглядом. Но кайф еще острее, когда мужики, типа крутые, в ответ бешено уставляются на него, и начинается дуэль взглядов, от которой по телу пробегает холодок «гибельного восторга».

Погоди… Куда он сейчас едет? Он напрягает память – тщетно. Точно в черепе вместо мозга шматок ваты. Парень приходит в ярость. Забыл! Колется он четыре года и живет только тогда, когда вводит иглу в пеструю от синяков руку. Потом феерические видения кончаются – и снова тупое существование, суматошный бег мыши в поисках башлей на пропитание и наркоту. Тогда его угасающий мозг на короткое время оживает, пытаясь решить эту ничтожную задачу…

Главный сказал, надо пришить кого-то… а кого? Наркоман мучительно задумывается – и его губы изгибает самодовольная улыбка. Он вспомнил! На остановке вылезает из троллейбуса. Его одежда – легкая джинсовая куртка, джинсы и кроссовки – не соответствует холодному полузимнему дню. Голова мутная, мыслей почти нет, а те, что появляются, иголочками боли вонзаются в мозг.

Поеживаясь и грея на ходу руки, он плетется к недавно выстроенному в стиле ампир зданию банка «КМ-Капитал». Покорившись судьбе, он заранее смирился с тем, что придется околачиваться здесь долго, карауля жертву. Но ему везет, как обычно везет детям и юродивым. Двери банка отворяются, и в них возникает тот, кто ему нужен, – упитанный человечек с румяным, как у младенца, личиком и почти безволосым черепом. Серое пальто расстегнуто, видна классическая униформа финансиста: дорогой костюм, белая сорочка, галстук. До блеска начищенные туфли ступают твердо и осторожно.

Банкир, сопровождаемый охранником, собирается сесть в джип.

Этого наркоман допустить не может!

Мысль, что он должен пришить коротыша, крепко связалась в его голове с желанием вколоть новую дозу. Рванув с места, он подбегает к громадному внедорожнику, огибает циклопический, поблескивающий хромом бампер и, вылетев из-за спины охранника, распахнувшего дверцу перед шефом, с силой всаживает в живот банкира нож. И смеется от удовольствия: получилось!

Человечек тихо вскрикивает и сгибается пополам.

– Ты чего?! – ошеломленно орет охранник, хватая наркомана за куртку.

Взвизгнув, наркоман тычет в него окровавленный нож, и телохранитель разжимает пальцы. Вырвавшись, наркоман несется во весь дух, не соображая, куда и зачем, и серовато-белое пространство внезапно становится странным, враждебным, точно вывернутым наизнанку, как в наркотических видениях…

Юля в комнате смотрит телевизор, который недавно обнаружила возле мусорных баков и, корячась, притащила домой. Увидев на экране фоторобот своего сожителя, она столбенеет. Потом бежит в спальню, где наркоман, как обычно, лежит на кровати, вперившись в потолок.

– Ты что, – кричит она, – человека зарезал?!

– С чего это ты взяла? – Он даже не шевелится, нет ни сил, ни желания. Затягивается сигаретой, стряхивает пепел в стоящую на полу алюминиевую банку из-под джин-тоника.

– По телику твой портрет показали. За что ты его?

– Да не я это, дура.

– А не ты ли красовался ножом, не ты ли хвастался, что таким прирезать одно удовольствие?.. Где нож? Куда девал?

– Выбросил, – нехотя отвечает он. – Отвянь.

– Господи! – Юля садится на пол, плачет, раскачиваясь, обхватив голову руками.

Наркоман давит окурок о паркетный пол, швыряет в банку и закуривает новую сигарету.

В это же время происходит короткий телефонный разговор.

– Телик глядел? Засветился твой архаровец. Принимай меры.

– Наследили – подчистим, – беспечно-уважительно обещает Магистр.

Поздним вечером Юлин сожитель толчется возле парной скульптурки – гусара и барышни, застывших на беззаботной улочке имени Бонч-Бруевича. Здесь у него назначена встреча. От нечего делать и по привычке портить все, что попадается под руку, – а возможно, и от безотчетного желания оставить хоть какой-то след на земле, он незаметно гвоздем царапает на спине гусара короткое непристойное слово.

К нему подходит парень, чье лицо словно слеплено из мглы и отсветов огней.

– Тебе, что ли, лошадка нужна, чтобы в рай въехать?

– Ага, – наркоман облизывает губы, словно от жажды.

Они минуют улочку Бонч-Бруевича, сопровождающую их рекламными голосами и попсой. Садятся в машину. В кабине господствует темнота, точно вечер заглянул сюда сквозь стекла, принеся с собой далекие огни.

– Ну?! – как ребенок спрашивает наркоман.

– Лошадка не здесь, – к немалому его разочарованию говорит парень. – Хочешь – отвезу.