Александр Аде - Одиночество зверя

– Сколько человек жило тогда в вашем коттедже?

– Я, муж, Марик и мой отец.

– Заранее прошу извинить, если мой вопрос покажется бестактным. Вы начали перечислять с себя, а закончили отцом. Но ведь коттедж принадлежит лично ему, не так ли?

Прежде чем ответить, она отпивает глоточек безалкогольного коктейля и невесело усмехается.

– Ему в коттедже принадлежит практически все, за исключением наших личных вещей… Я вам кое-что расскажу о нем, – ее жесткое, мужского типа лицо вновь кривит усмешка, на этот раз иронично-злая. – Отец был далеко не последним человеком в большевистской номенклатуре: секретарем райкома, правоверным коммунистом, образцово-показательным семьянином. Но едва режим рухнул, он тотчас вышел из партии и развелся с женой, моей матерью. Каким-то образом огреб кучу денег – я не вдавалась в подробности, – купил коттедж и женился на молоденькой вертихвостке, которая была всего на год старше меня. Она быстро сбежала от него к любовнику, не забыв прихватить немалую сумму. Тогда у него случился первый инфаркт…

– Вы откровенны.

– Я – правдорубка. Это часто мешало в жизни.

– Не любите отца?

– Ненавижу. Он унизил и выгнал мою мать, которая была предана ему, как раба.

– И что с ней стало?

– Она спилась.

– Но вы остались с ним, несмотря на всю свою ненависть.

– Уж не собираетесь ли вы меня поучать, господин-товарищ Королек?.. Да, я проявила слабость. Но кто за это бросит в меня камень? Не вы ли? Без отца я была бы просто никем. Филолог, изучающий стилистику классической русской литературы девятнадцатого века. Кому такое в наше время нужно? Я и мужа привела в коттедж. Кстати, он доктор наук, философ – редчайшее занятие для современного мужчины. Вроде вышивания крестиком.

Возвращаюсь к теме разговора:

– Как я понимаю, Вера ухаживала не только за Мариком, но и за вашим отцом, не так ли?

– Она действительно проявляла к нему необычайное внимание – причем бескорыстно, в чем я убеждена. Она вообще была на редкость сердобольным человеком.

– Почему она ушла от вас?

– Вера воспитывала дочку, почти ровесницу Марика. Работа в коттедже отнимала у нее слишком много времени. К тому же Марик подрос, ему уже не требовалась нянька.

– А ваш отец – из благодарности – не завещал Вере некоторой суммы?

– Сама хотела бы знать. Но, – разводит руками, – содержание завещания мне неведомо. Кстати, отец постоянно твердил, что, если мы не будем к нему предельно почтительны, все оставит Вере. До последней копейки. Так что до сих пор неизвестно, кто мы сейчас: состоятельные люди или бомжи? Он нас элементарно шантажировал, держал на крючке своих мерзких деньжонок… Погодите, – выдыхает она. – Вы подозреваете, что это я убила Веру? Или мой муж, человек не от мира сего?

И смотрит в мои глаза прямо и твердо, не мигая.

– Сколько вашему отцу осталось жить?.. Извините, если этот вопрос…

– Неделю назад ему сделали операцию на сердце, но это вряд ли спасет. По словам врачей, смерть может наступить в любую минуту.

– То есть свое завещание он уже не перепишет?

– Он лежит в кардиологии. Как… – резко притормозив, она поджимает губы, чтобы не произнести слово «труп».

– У Веры осталась дочь. Ее зовут Даренка.

– Милое имя, – женщина едва заметно улыбается. – Насколько помню с детства, так звали героиню… Павла Бажова, если не ошибаюсь… Впрочем, литература соцреализма меня мало волнует.

– Давайте перейдем от лирики к фактам. Признаться, я слабо разбираюсь в наследственном праве. И все-таки смею предположить, что Даренка может претендовать на долю, которую ваш отец завещал Вере.

Она достает из сумочки пачку сигарет, закуривает. Я молча жду.

– А я вообще ничего не смыслю в завещаниях, – она выдыхает струйку дыма сквозь почти сомкнутые губы. – В любом случае эти деньги мы… как ее зовут?.. Ах, да, Даренка… Деньги, разумеется, мы выплатим. Всю сумму. Никакого суда не потребуется. Мы – порядочные люди. Я бы даже сказала – интеллигентные, если бы это слово не было сегодня почти бранным.

– И все же хотелось бы твердых гарантий. Я должен быть уверен, что с Даренкой ничего не случится.

Она встает – я тут же поднимаюсь вслед за ней: столько в этой женщине благородного негодования, как писали в ее любимом позапрошлом веке.

– Кажется, вы принимаете меня за убийцу? Неужели еще не поняли, что Даренка получит причитающуюся сумму, даже если мой отец завещал Вере ВСЕ? Надеюсь, если у вас были какие-то сомнения в нашей порядочности, то после этих слов они исчезнут.

– Что ж, замечательно. Теперь я за Даренку спокоен.

Ее правая бровь взлетает вверх.

– Попрошу без сарказма.

– Господь с вами, я абсолютно серьезен.

Она хмыкает и уходит. Каблучки стучат по паркету так же решительно и непреклонно.

Элитная школа, в которой получает среднее образование Марик (он же Марат), расположена неподалеку от главной площади города, в тихом Сторожевом переулке. До пролетарской революции это была мужская гимназия Его Императорского Величества (уж не припомню, какого). Здание желтовато-белое, трехэтажное, исполненное в стиле позднего классицизма и оттого кажущееся помпезным, как дворец.

Припарковываю старушку «копейку» рядом с могучими иномарками. В какой-то из этих тачек сидит водила, приехавший за Мариком, чтобы отвезти хлопчика домой, в коттедж. Он ждет. И я жду: Марик согласился поговорить со мной возле своего учебного заведения.

Вот из школьных дверей повалила ребятня. Один из школяров стучит в окошко «копейки». Отворяю дверцу. Он плюхается на сиденье.

Шестнадцатилетний подросток, высокий, с длинными русыми волосами. О таких красавчиках шушукаются девчонки. Возле таких, самоуверенных и хамоватых, всегда имеющих при себе бабло, вертятся лизоблюды, преданно ловя каждый взгляд.

Он глядит на меня большими выпуклыми прозрачными синими глазами под густыми, вразлет, бровями.

– Вспоминаешь Веру? – спрашиваю его.

– Иногда. Я тогда маленьким был. Сейчас даже не припомню, какая она была. Что-то такое толстое, мягкое.

В его словах слышится ленивая усмешка.

– Твой дед вроде бы собирался оставить Вере много денег. Ты случайно не в курсе?

– А он этого и не скрывал. Чуть что не по нему, сразу в крик: «Верке все завещаю, без штанов останетесь! Она будет здесь хозяйкой, а вы пойдете по миру!..» Ну и прочее в том же духе.

– А как родители на это реагировали? Злились небось?

– Еще бы! Завещания-то они не видели. А вдруг там действительно все на Верку записано? Интеллигенты-интеллигенты, а бесились так, что ого-го! Отец вообще деда плесенью называл. А еще философ! Мама ему – сразу: «Не смей! Он мой отец!» А сама – если дедуля ее доводил – вопила как резаная: «Старый параноик!» Та еще семейка. Сейчас завещание ищут. Все перерыли, никак найти не могут. Переругались вконец.