Александр Аде - Одиночество зверя

Мила молчит. Смотрит. Старожил переводит дух.

– Ты ведь знала, что у меня есть дочь, верно? – мягко спрашивает он, и это скорее утверждение, чем вопрос.

– Знала, – выдыхает она. Ее глаза задергиваются мутной пленкой, взгляд становится почти бессмысленным.

– А от кого это стало тебе известно?

– От Штыря, – она смотрит испуганно и беспомощно, точно маленькая девочка, вызвавшая недовольство большого взрослого человека.

Кажется, она сейчас заплачет.

«Врешь, сука! Горбатого лепишь, падла!» – хочется заорать Старожилу. Но тут же он охлаждает себя: только спокойно и деликатно.

– А Штырь откуда узнал?

Мила недоуменно пожимает худыми острыми плечами и не отвечает.

– Ну, как же так, дорогая? – рот Старожила изгибается в пластмассовой улыбке. – Я ему ничего подобного не сообщал. Вера Усольцева тоже. Откуда же у него эти сведения? Как, по-твоему?

Исхудалое лицо Милы остается неподвижным, только в глазах смятение, страх.

– А как ты узнала о Лолите Поярковой? – тихо интересуется Старожил, с трудом проталкивая слова сквозь горло, разбухшее от горечи и гнева.

В лице Милы появляется что-то болезненно-хитрое и по-детски наивное. По-птичьи склонив голову, она снова вздымает плечики.

– О какой Поярковой?

– Тогда напомню, – любезно улыбается Старожил. Бешенство клокочет в его горле, мешает выговаривать слова. – Ты (из-за своего недомогания) не покидаешь коттедж. Постоянно одна, разве что забредет какой-нибудь клоун вроде Штыря. И вот – от скуки, от безделья – стала меня ревновать… Так?

– Ага, – подтверждает Мила, полуоткрыв, как ребенок, рот.

– Стала размышлять, какие женщины были и есть в моей жизни. Думала, распаляла себя – и наняла частного сыщика, и он разузнал об Усольцевой, о Поярковой… Верно?

– Почти… Но не совсем, – она лукаво, потаенно усмехается.

– Ну, не будем вдаваться в детали… А затем ты заказала этих женщин. И их убили… Я угадал, дорогая?

– Не понимаю, о чем ты? – удивляется Мила.

Удивляется вполне естественно, и только судорожно подергивающиеся губы выдают страшное напряжение, сотрясающее ее тело.

– Ладно, – устало говорит Старожил. – Замнем. Глупый разговор.

Он выходит в длинный коридор второго этажа и, заложив за спину руки, сутуло – мимо белеющих в нишах копий древнеримских статуй – движется к своему кабинету.

И вздрагивает от неожиданности – в дверь Милиной спальни, сотрясая ее, с силой грохается что-то тяжелое и увесисто падает на пол. Звенит стекло. Раздается дикий то ли человеческий, то ли звериный вопль, завершающийся воем.

В коридор поспешной рысцой выбегает горничная.

– У нее приступ, – коротко бросает Старожил. – Помогите ей.

Нигде – ни в бассейне, ни в биллиардной, ни в столовой, ни даже в своей спальне – он не чувствует себя так комфортно, расслабленно, как в кабинете.

Здесь уголок его родителей: зажигалка и часы отца, дешевые клипсы и перстенек с бирюзой матери. Здесь крошечный осколочек его детства: шесть оловянных солдатиков и пушечка.

Он привычно усаживается за стол, рассеянно гладит пальцами статуэтку таинственной древнеегипетской богини Бастет, женщины с головой кошки – и видит перед собой Лолиту. Ее округлое лицо, ласковые глаза, жадные губы, крупное упругое тело, которое он желал постоянно.

Любила его Лолита или нет?

Невыносимое сомнение терзает его до сих пор.

Великолепное тело Лолиты гниет в земле, а он страдает, точно она жива!

Иногда он ловил ее равнодушный, холодный, отрешенный взгляд и едва не выл от страшного ощущения, что он для нее – всего-навсего богатый босс, денежный мешок. Он некрасив, малообразован, за что его любить?

Но стоило ей улыбнуться ему, посмотреть ласково, и он был счастлив.

Сколько раз он представлял, как отдаст жену в психлечебницу, Лолита бросит подполковника, и они заживут вдвоем! Его изводила фантастическая мечта: он и Лолита улетят в Европу или Америку, купят домишко в Париже, Лондоне или Нью-Йорке, а может – в каком-нибудь маленьком городке. Или поселятся на островке в Средиземном море. И с тоскливой злобой осознавал, что это невозможно, немыслимо!

Он и сумасшедшая обречены как-то сосуществовать до самой смерти – его или ее. Он убежден: Мила ненавидит его. Ревность – это так, от безделья, от скуки, чудачество больного мозга. Она бы наверняка с удовольствием ему изменила, да не с кем.

Казалось бы, он, бывший зек по кличке Старожил, а ныне президент АО «Эрмитаж», – баловень судьбы, ухвативший Бога за бороду, а он подвешен на тонюсенькой ниточке. Если что-то с Милой случится по его вине (или даже не по его, кто там будет разбирать), ниточку обрежут.

Теперь у него нет сомнений: и Лолиту, и Верку заказала Мила. И она не остановится, пока не расправится с Даренкой.

«На этом свете у меня остался один близкий человек: дочь. Ее глазами я буду смотреть, когда сдохну. Какой смысл мне трепыхаться дальше? Лолиты нет. Сумасшедшая – вечный камень на моей шее. А Даренка должна жить!..»

Лежу в комнате Даренки, на Даренкиной кровати, на свежей простыне, укрытый одеялом в чистом пододеяльнике. Время подвигается к полуночи. А мне не спится.

Кот Королек привычно забирается на постель (перед этим основательно ее обнюхав).

– Привет, друг, – обращаюсь к нему. – Как делишки?

Не отвечает. Дышит. Живая душа.

Погоди-ка. Какая-то мыслишка просвистела в моей башке и спряталась среди извилин… Как бы ее вернуть? Ощущение такое, что она крайне важна.

Ага… Отыскал. Вот она. Когда я подозревал, что Веру убил Марик, мне было, в общем и целом, понятно: Петюня решил пошантажировать Марика, в результате чего закончил земной путь с проломленной головой.

Теперь я уверен в другом: Веру заказал вовсе не Марик, а скорбная умом супружница Старожила. Но это же все меняет, ребята! Петюня неадекватную жену Старожила наверняка не знал. Кого же он тогда шантажировал?

Мой лоб покрывает холодная испарина.

Успокаиваю себя: какая, собственно, разница? Связь между благоверной Старожила и пацаном-киллером по прозвищу Штырь я установил, чего еще?

Но смятение, неконтролируемая внутренняя паника не исчезает. И когда в кромешном мраке вдруг принимается светиться, трещать и содрогаться моя мобила, лежащая на тумбочке рядом с надежными «Командирскими» часами, воспринимаю этот звонок как подарок судьбы. Хотя и не слишком приятный: какой придурок тревожит меня в такую пору?

– Да? – спрашиваю рассеянно, щекоча за ушками кота Королька.

И тут же моя рука застывает.

Низкий тяжелый вибрирующий металлический голос, явно измененный, произносит раздельно и внятно:

– Королек, твою жену прикончил Француз…

Засыпаю около пяти утра, измочалив себя вопросами и воспоминаниями. После этого звонка все остальное отодвинулось в беспредельную даль, стало мелким, ничтожным, просто перестало существовать.