Валерий Фатеев - Город в законе: Магадан, триллер

О, философия невежды — она проста как экскремент, в ней нет хулы и нет надежды и никакого смысла нет — зато запечатлен момент, как проститутка без одежды.

Но в этот день не так как в прежний, чуть-чуть вольней, чуть-чуть небрежней, иду по нашей мостовой и не один иду — с тобой!

Вот странно мне — ну что такого, ошую женщина идет… плывет иль нет такого слова и нет сравненья никакого… плывет идя? Идет плывучи? Она судьба иль только участь… Любя, слепя, страдая, мучась, жена, любовница, попутчик, она со мной как солнца лучик до самых темных смертных кручей она идет!

Перебирая, быстрее чтобы не отстать, но в этом грация такая и вдохновение, и стать, что рядом с ней козлом зыкая, так хочется оленем стать.

Олень — оно поблагородней, серьезней как-то, красивей… козлы-герои для пародий, они чертей рогатых вроде. Да-да, увы, есть и такие, чего лишь только в мире нет, многообразен белый свет, все может быть и в масть, и в цвет, а можешь век искать ответ и не найти

И что такого? Мы в нашем теле как в оковах, как тать в темнице стеснены, как неестественны штаны, что жмут и трут в местах иных, что так и тянет скинуть их.

Не зря шотландцы носят юбки и шаровары любят турки.

А скажем, в южные края, нам заглянуть, душа моя — все черные, как тени ада и все буквально голозады!

Но если вдуматься всерьез… нам без штанов в такой мороз! Так что все это только сказки, каприз репризы, мина маски. Я сам люблю тепло и ласки, что негой нежности полны.

При чем тут негры и штаны?

Ведь в этот день как небо ясный все опасения напрасны — я знаю, ты взрывоопасна и наша связь, хоть и прекрасна, обречена, но тянет властно оленем мне погарцевать.

…Все это нетрадиционно, заметит кто-то, так нескромно выпячиваться из рядов. Здесь рваный ритм и нет размера, безумство рифм и похоть стервы так вот и лезут между строк и был бы, прямо скажем, прок, а то один расход бумаги — ни вдохновенья, ни отваги.

А я пишу как мне диктуют душа и дождевые струи, что за окном листву полощат, о, сколько их прошло, дождей, но почему-то этот дождик вдруг мне напомнил ясный день, тот самый день, когда к тебе несло, увы, традиционно и в размышленьях о штанах, а вот писать, увы, и ах, хотелось мне не так как раньше. Быть может, в этом меньше фальши, чем в лесенках и этажах проверенной литературы… да, ныне дорога бумага, но разве там нужна отвага, чтоб сделав лишь четыре шага, остановиться, отдохнуть и снова тот же мерный путь.

Хорей иль ямб — мне без разбора, но только подголоском хора быть не хочу, пусть и влачу убогое существованье… Оно мое! Я сборщик дани и раб, и царь, и вечный странник в полях поэзии родной сам по себе

Страны иной не видно мне в сплошном тумане и все сильнее манит память.

А что до стиля — он не нов, сегодня об анжабемане сосед мой знает, Иванов.

Он занимается торговлей, но бывший кандидат наук — филологических, конечно, хоть пьет, но все мы в этом грешны. Он разбирается в предлогах, стихи умеет излагать и всяких гребаных налогов умеет, сволочь, избегать.

Он мне сказал — анжабеман. Вот так ты пишешь, милый сударь, и мы с ним звякнули посудой и хоть торгаш он и паскуда и прямо лазит в мой карман, запомнил я — анжабеман.

Но слов французская порода нас не смутит, не возмутит: черта у нашего народа любого черта и урода умеем мы переварить и превратить в простой и ясный, как жест доходчивый, язык, как лист траве ему подвластны и академик, и мужик.

А жизнь летит и новым светом окрашен мир и ты и я.

Взлетает лето как монета и долго кружится маня таинственным — орел иль решка, судьбы улыбка иль насмешка — чем ты обрадуешь меня?

Есть, есть вопросы без ответа, навек наложенное вето на все загадки бытия. Но тайн тайн в тебе таится, моя рабыня и царица. В ней жизни смысл, валы и гладь, всех океанов благодать нельзя попробовать рукою, она в полете ли, в покое, перед последним смертным боем и так редка, что никакое нельзя явленье с ней сравнить.

Сверкай же, жизненная нить! Ткачи судьбы — поосторожней, обрыв'исправить невозможно — дешевле нитку заменить.

За этот день, кого мне, Боже! Кого мне отблагодарить!"

Были и еще стихи. Не прочитав и части их, я понял, что судьба столкнула меня с поэтом милостью Божьей.

— Он оставил адрес или телефон? — Спросил я у Тамары.

— Нет, — она пожала плечами. — Вообще, какой-то странный тип. Даже до свиданья не сказал.

— Он придет, — думалось мне.

Но больше я никогда не встретил этого парня с синими глазами и часто думаю, что, может быть, мир лишился поэта по моей вине…

Что о больных и о поэтах, когда я видел как и обычные здоровые люди день изо дня сталкиваясь с проблемами — работа, деньги, еда, лекарства — потихоньку менялись. В зависимости от характера одни становились злыми и агрессивными, другие тихо опускались, уже ни на что не надеясь. Таких было большинство.

Будто какое то проклятие нависло над страной!

В этот "черный понедельник" я прихватил на работу старую куртку. В пятницу пришли контейнера с книгой "Сын Сатаны" и мужчинам издательства предстояло попахать на разгрузке. Я чувствовал себя уже достаточно хорошо и не собирался в этот раз поддаваться уговорам сердобольных женщин. Но в этот раз и попотеть не пришлось — помогли мальчишки с "Подвига" — их руководитель прислал нам помощь в обмен на новые книги для библиотеки. К обеду мы отправили контейнера в порт и тут ко мне подошла Татьяна Мигунова.

— Я сегодня пораньше уйду на обед. Дочка что-то прихварывает.

Я только головой кивнул. О такой мелочи могла бы и не говорить. Тем более, что с самых первых дней своего директорства я провозгласил приоритет работы над дисциплиной. Можешь делать что угодно и где угодно находиться, была бы выполнена работа…

— Новые книги с собой взяла, — продолжала Таня. — Заскочу после обеда на телевидение, покажу девчатам, пусть рекламку дадут.

Она ушла, а я спустился в склад, посмотреть, что там творится.

В складе было тихо, полутемно. Пожарники заставили нас отключить все розетки и патроны и слабый свет еле струился из-за штабелей с книгами. Комнаты были забиты под самый потолок и я ломал голову, куда буду девать следующую партию.

Этот вопрос возникает каждый раз, когда мы планируем новое издание. С одной стороны, хочется выпустить книгу большим тиражом — тогда она значительно дешевле и для нас, и для покупателей. Но в том-то и беда, что на Магадан даже очень ходовой книги требуется всего семь-де- сять тысяч экземпляров. После отделения Чукотки и развала системы книготорга говорить о книжной торговле области не приходится, а в самом Магадане живет всего ничего — менее двухсот тысяч человек, включая младенцев и древних стариков. Мы усиленно ищем выход из положения — наладили книгообмен с другими издательствами, организовали уличную торговлю, открываем другой магазин, но реализация с каждым годом все падает.