Валерий Фатеев - Город в законе: Магадан, триллер

Мгновенная, кирпичной густоты краска вспыхивает на щеках и шее женщины. Она хватает Ивана Михайловича за рукав, тянет в сторону, умоляюще шепчет:

— Ради Бога! Ради Бога! Простите — подруга подвела: обещала переночевать и не пришла, подвела.

Иван Михайлович осторожно освобождает рукав и уходит. Винить, осуждать — да кто он и что знает? Просто краешек чужой жизни на мгновение приоткрылся перед ним. Приоткрылся и исчез.

На планерку Иван Михайлович опаздывает и получает первое замечание. Второе — за неправильно — не в тот адрес — составленную бумагу. День еще только начинается, значит, не миновать и третьего… Сердце у Ивана Михайловича начинает болеть, он слушает, слушает размеренную речь своего начальника, но совершенно ничего не понимает. Перед ним цветным калейдоскопом проходят события сегодняшней ночи, слышатся другие, расчеркнутые телефонными звонками, голоса.

— Иван Михайлович! — неожиданно обращается к нему начальник.

— Дежурный по обкому слушает, — автоматически отвечает он.

Все смеются, а начальник безнадежно вздыхает. Как раз вчера в конфиденциальной беседе решался вопрос о Лясо- те. Рекомендовали выдвинуть его на самостоятельную работу. Заведующий это предложение не поддержал: нерешителен, рассеян, словом, не потянет. Теперь видит — не ошибся.

После планерки к Ивану Михайловичу подходит сослуживец, Юрий Иванович Чагип.

— Выручай, Лясота.

— Сколько тебе? — полез тот за бумажником.

— Да не… я тебе еще и так должен. Ты подежурь за меня завтра, а? День рожденья у меня, понимаешь.

Чагин врет. День рождения у него в этом году уже был. Иван Михайлович помнит об этом, но все равно соглашается, и сослуживец долго с преувеличенной благодарностью тискает его руку и говорит:

— А впрочем, дай еще десяточку. Для ровного счета.

Как всегда мой приезд вызывает маленький переполох. Как-никак единственный брат, к тому же из Магадана. У моей сестры, когда она говорит о Магадане, делаются такие глаза, словно речь идет о том свете. И тогда Зина жалеет меня и при встрече всегда плачет, сотрясаясь своим большим рыхлым телом.

— Ну-ну, Зин, успокойся. Не умер пока.

— Занесло тебя, чертушку. Люди вон и тут устраиваются. А это разве жизнь.

Из своей комнаты выходит Аленка, моя племянница. В девятом классе девка, а ростом скоро меня догонит, — а во мне как-никак сто восемьдесят четыре.

— Все растешь, Аленка. Ох, будут твои женихи плакать.

— Отстаете, дядь Валер, от жизни. Я в классе самая маленькая.

— Да неужто, — удивляюсь я. — Ну, если ты самая маленькая, то вот тебе самый большой на свете шарф.

Ослепительно белой шерсти, он так велик, что им можно обмотаться с головы до ног.

Аленка упорхнула к зеркалу.

Сестре — панно, красивое, из кусочков меха сделано.

— Надо было тебе деньги тратить, — ворчит Зина.

— Ты только Верке не отдавай, — предупреждаю я. — Для нее у меня само собой есть.

Но знаю, что предупреждаю напрасно. Такая уж у меня старшая племянница — все выцыганит у матери. И откуда это — в нашем роду вроде не было. Может, отпечаток профессии — она в торговле работает. Кооперативная квартира, всего в ней хватает, а Верка тащит и тащит. Муж — видел я его всего один раз — был наладчиком пианино, так она его погнала на автобус — зарабатывай, мол, деньги.

— А Василий где?

— Спит. Ждал-ждал тебя, чекушку уговорил и улегся. Он слабый стал, Валер, на водку. Стареет.

Спит и ладно. А то бы сейчас: "Давай разливай! Не хочешь со мной, да, зазнался!" Шум, гром, пьяные пустые разговоры. Сколько помнил Василия, трезвым не видел его ни разу. И иногда думаю — какие же силы потратила Зина, живя с ним, чтобы дом вести, дочек на ноги поставить. Да и мне, в нищей моей юности, чем могла помогала.

— Куда сейчас? — спрашивает сестра. Знает, что в столице я бываю или по делам, или проездом.

— В Чебоксары, там у нас семинар.

— От Павлово это далеко?

— Кажется, нет. Аленка, а ну-ка, дай географический атлас.

По карте выходит километров двести.

— А зачем тебе Павлово?

Сестра задумывается. Потом говорит:

— А ты знаешь, что в Павлово наш дядя живет?

Сказанное не сразу доходит до меня.

— Что еще за дядя?

— Дядя Коля, родной брат матери.

Вот те раз!

— А… почему же я о нем никогда не слышал?

— Да так… Как уехал он в сорок девятом, так и порвалось все.

— А откуда ты знаешь, что он в Павлово? — что-то, кажется мне, недоговаривает сестра.

— Он тете Марусе пишет.

Я молчу, соображаю. День заезда на семинар — понедельник. Сегодня пятница. На дворе осень — с билетами проблем не должно быть.

— Билет я тебе на завтра на пять взяла, — читает мои мысли сестра. Я не удивляюсь, слишком хорошо она меня знает. — До Горького, а там час автобусом.

Признаться, планы у меня на эти дни были другими. Повидать друзей, походить по магазинам — жена заказов надавала.

— Что тебе надо купить в Москве? Ты списочек оставь и деньги.

— Ну, Зин, ну, сестренка, — я растроганно и неловко чмокаю сестру в щеку. — Куда Кулешовой до тебя.

— Это кто еще?

— Да так, телепатка одна.

Утром меня бесцеремонно будит Василий. Сестры уже нет, она поднимается в пять утра — два часа на дорогу. Трамвай, автобус, метро. Я иногда удивляюсь, неужели нельзя работу поближе найти.

— Привыкла, — объясняет сестра, — четверть века на фабрике.

Недавно медалью ее наградили "За трудовую доблесть". Я горжусь, я-то знаю, чего это ей все стоило.

— Ты что, спать сюда приехал?! Давай-давай, поднимайся.

— Василий, еще восьми нет — магазин закрыт.

— Для меня открыт. Эт-та моя Москва!

Приходится вставать. Впрочем, сейчас финансирую его и наверняка полдня не увижу. Вытаскиваю червонец.

— Не надо. Ты пока закусь приготовь.

И исчезает.

Это что-то новое. В прежние приезды Василий стрелял у меня безбожно, да и Зинка держит его в черном теле.

Не проходит и получаса, как Василий возвращается с бутылкой.

— Василий, ты сейчас в каком министерстве работаешь? — выражаю я изумление.

— На хлебовозке.

Все становится ясно. Водку дала продавец ближайшего гастронома, куда он поставляет хлеб, а деньги… деньги тоже от хлеба.

— Понятно, — говорю я Василию. — Грузчики на хлебозаводе дают на три-четыре ящика больше, чем записано в накладной. Ну а в магазине за эти ящики ты получаешь наличными. Так?

— Во, угадал.

— Засыпешься — три года.

— Шиш, — говорит Василий, — Я и с охраной делюсь. Ну чего телишься, наливай. Я в отгуле нынче.

Я разливаю и, дождавшись пока Василий опрокинет свой стакашек, лицемерно вздыхаю:

— Эх, жалко, улетаю я в обед. Сам знаешь, как в самолет — выпивши не пустят.

Раньше бы Василий не отстал от меня — пей и все. А сейчас, похоже, даже доволен — больше достанется. Торопясь и расплескивая, наливает еще.