Татьяна Ефремова - Смертельная верность

Очнулась я от раздумий, когда увидела совсем близко от себя овчарочью морду. Громадный лохматый зверюга подбежал к нам и замер, пристально вглядываясь. Димыч присел на корточки и потрепал его за шею. Воображение тут же нарисовало красочную картину моментального отгрызания нахальной руки видневшимися в пасти крепкими зубами. Но никакого кровопролития не произошло. Пес отряхнулся, будто только что вышел из воды, гавкнул приветливо и убежал прочь. Я перевела дух и посмотрела на Димку с восхищением.

— Их просто не надо бояться, — пояснил он мне. Нормальные собаки ни с того ни с сего не нападают.

— А Джоник?

— Джоник был ненормальный.

Как у него все просто. Еще бы понять, чем внешне отличаются нормальные и ненормальные собаки.

Перерыв закончился. Объявили второй этап соревнований. На площадку вынесли здоровенный деревянный щит с рекламой спонсора — производителя сухих кормов. За ним спрятались участники «двойки». Потом, по сигналу главного судьи, один из них показался из-за укрытия и побежал, увлекая за собой спущенную собаку. Второй в это время устремился к оставшемуся беззащитным хозяину…

— Вот ни фига ж себе! — Димыч повернул ко мне изумленное лицо. — Вот это я удачно зашел! И ведь никто, падлы, мне об этом не рассказал.

— О чем? — опешила я.

— Да о том, что оба фигуранта какое-то время за щитом этим вдвоем находятся. И почти никто их не видит. А потом один, значит, убегает, а второй оказывается мертвым. И собачку, значит, купить сильно хотелось…

Осень — коварное время года. Погода, а с ней и настроение, меняется несколько раз на дню. Только вчера светило нежаркое октябрьское солнце, золотило листья под ногами, настраивало на лирический лад. Жизнь казалась не такой уж скверной. Хотелось свежезаваренного чаю с мятой и помечтать. О том, как пройдет осень, наступит зима, обязательно снежная, наметет сугробы по колено, укутает в белые шарфы деревья. Как встанем мы на лыжи и побежим между этими сугробами, подставляя лицо крупным неторопливым снежинкам. А потом придет Новый год, и мы загадаем под елкой желания, и они обязательно исполнятся. А потом еще много чего хорошего случится. Когда придет зима.

Сегодня с самого утра зарядил нудный холодный дождь, и все сразу стало серым. И небо, и деревья, враз оголившиеся, и дома, и лужи на асфальте. Ветер рвал из рук зонтик, одежда и волосы пропитались сыростью, ноги промокли. О будущем думалось с неприязнью. Предстоящая зима уже не радовала, а скорее пугала. Морозами, ранними сумерками, воющей за окном тоскливой вьюгой. Из окна на кухне будет тянуть холодом, и правое плечо у меня будет постоянно мерзнуть, потому что стул мой на кухне стоит к окну правым боком. Вдобавок еще простуды, примятая под шапкой прическа и посленовогоднее безденежье.

Нет, ни о чем хорошем мне под дождем не думалось. И даже когда оказалась я в сухом и теплом офисе, мысли все равно остались унылыми. Видно, это очень хорошо читалось на моем лице, потому что даже мой начальник Валера, бывший на свою беду еще и моим хорошим знакомым, все утро поглядывал на меня вопросительно. Я делала вид, что не понимаю его взглядов, и, насупившись, смотрела неотрывно в монитор. В мониторе была картинка, а на ней — снежные сугробы и елки. Это наша офис-менеджер Надя так готовит нас морально к смене времен года. Летом выставляет на рабочих компьютерах в качестве заставки осенние виды, осенью — зимние. После новогодних каникул картинка тоже обновляется, на что-нибудь жизнерадостное, с подснежниками. Иногда Надя излишне торопится, и тогда подснежники появляются на мониторах уже в конце декабря. Тогда мы дружно вспоминаем сказку про двенадцать месяцев и мечтаем отправить Надю в лес. Чтобы она пропала там как-нибудь ненароком и не сбивала с толку коллектив.

Сегодня зимние виды на мониторе казались мне особенно зловещими. Даже мелькнула мысль спрятаться в туалете и поплакать немного над своей горькой судьбой. Но, поразмыслив, я отказалась от этой идеи. До туалета нужно было идти по холодному коридору, по дороге можно было встретить кого-то, кто спросит, почему у меня такой печальный вид, а ответить мне на это нечего. Это, кстати, было еще одной причиной, почему я отказалась от возможности прореветься в местах общего пользования. У меня не было конкретной причины для слез. Осенняя хандра не в счет, от этого нормальные люди не плачут.

Валера, почитывающий на досуге книжки по популярной психологии и пытающийся применять полученные знания на практике, в покое меня не оставлял. Кружил коршуном по кабинету, с каждым витком все больше приближаясь. При этом делал вид, что оказывается рядом случайно, по служебной надобности. Для этого он хватал со столов все подряд бумаги и делал вид, что внимательно их изучает. Находившиеся здесь же, в кабинете, девчонки-менеджеры цепенели от страха. Им казалось, что начальник выискивает повод придраться к кому-нибудь, чтобы потом этого кого-то безжалостно уволить. Почему-то все в нашем журнально-издательском коллективе были уверены, что увольнения грядут. Никакие мои заверения, что менеджеров, приносящих в фирму живые деньги и получающих в качестве вознаграждения фиксированный процент от этих сумм, увольнять не имеет смысла, в расчет не принимались. Коллектив был твердо уверен, что увольнять будут обязательно. Вопрос только, кому не повезет первому. Все-таки, кризис на дворе, должны увольнять…

Из меланхоличного оцепенения меня вывел звонок мобильника. Ларка. Я нажала кнопку и медленно-медленно поднесла телефон к уху. Поэтому поспела только к середине выпаленной взахлеб фразы:

— … Все время на правом боку. И глазки такие грустные-грустные. Что мне делать?

— С глазками? Или с боком?

— Да нет, — слегка притормозила озадаченная Ларка, — со всей Лизой. Что мне с ней делать?

— А что с Лизой?

— Ну я же тебе говорю, она грустная какая-то с утра. Лежит все время и на меня смотрит. Пристально. Вдруг она заболела?

Я попыталась представить лохматую Лизу, лежащую на правом боку и пристально наблюдающую за хозяйкой. Ничего трагичного в этом нет. Я вот тоже с утра грустная и за Валерой пристально наблюдаю. Что же мне теперь, звонить во все колокола по этому поводу? Обычная осенняя хандра. Грустно, не грустно — никому нет дела. Поднимайся и иди на работу. Это маленькой лохматой мерзавке хорошо, сделала грустный вид — и у хозяйки вселенская катастрофа. Телефонные совещания и поиск единственно правильного решения. Хорошо быть собакой!

— Хорошо быть кисою, — задумчиво сказала я в телефон, — хорошо собакою… Ты, кстати, почему не на работе?

— Я отпуск взяла, пока Лиза маленькая. Чтобы рядом с ней быть, пока она привыкает.