Татьяна Ефремова - След на воде

Вступительные аккорды марша, искаженные динамиком, грянули слегка запоздало — теплоход уже отвалился от пристани и медленно разворачивался к ней кормой. Поэтому следующие протяжно-печальные звуки были как раз кстати. Как будто оставшиеся на берегу, спохватившись, стали сильно горевать по тем, кто сейчас бодро махал руками со всех четырех палуб.

Марш «Прощание славянки». Сильная вещь. Особенно для русского человека. И не потому, что все мы славяне и славянки, а потому, что мелодия эта сопровождает многих из нас на протяжении всей жизни. Например, меня. Еще с детского сада. Там мы со всех утренников уходили, бодро маршируя под «Прощание». И не важно: Новый год мы до этого отмечали или праздник осени. Уходили всегда одинаково — под «Прощание славянки» и аплодисменты мам и бабушек, опасливо восседающих на ненадежных детских стульчиках. Некоторые ухитрялись даже плакать от умиления, несмотря на неудобные позы. Потом уже я узнала, что наша «детсадовская прощальная» применяется довольно широко и в жизни, и в кино, особенно в том, которое про войну. Или, на худой конец, про армию. Туда тоже всегда провожали под этот волнующий марш. Со слезами и надеждой. В общем, музыка эта для меня прочно ассоциируется с проводами и слезами. И, вполне возможно, с последующей героической гибелью. Чтобы слезы были не напрасно.

А вот зачем «Прощание славянки» включают при отплытии в очередной круиз туристического теплохода? Да еще и битком набитого иностранцами. По привычке? Или для национального колорита? Так иностранцам наши бравурные марши без интереса — они кроме «Катюши» и «Подмосковных вечеров» ничего и не знают. Может это и хорошо — нет у них того непонятного умом щемящего чувства, которое испытывают «наши» каждый раз, когда под несущиеся из динамиков звуки теплоход начинает удаляться от пристани и тех, кто на ней.

Провожающих, кстати, довольно много: мамы-папы, друзья, любимые и просто прохожие, жадные до впечатлений. У нас ведь не морской порт, белоснежные красавцы-лайнеры туда-сюда не шныряют. Так что, отплытие нашего «Михаила Зощенко» — событие нерядовое. Есть на что посмотреть. Поэтому и на пристани толпа внушительная, и на палубах битком. Команда, побросав дела, машет руками провожающим, а туристы поражаются широте русской души. А может, думают, что такие пышные проводы входят в программу круиза.

Я в такие моменты на палубу не хожу. Мне неуютно среди всеобщего ликования — провожать меня некому. Так уж жизнь сложилась: с мужем мы скоропалительно расстались еще в прошлом году, сын гостит у бабушки, друзья и приятели все на работе. В повседневной жизни одиночество напрягает не сильно. А вот когда теплоход отходит от пристани и провожающие машут вслед… Так, хватит о грустном. В любой ситуации есть хорошие и плохие моменты. Надо искать хорошее, а не зацикливаться на том, что некому меня проводить. В конце концов, сама виновата: не надо было с Димычем ссориться, вот и не осталась бы без провожающих. Хотя… Димыч все равно не пришел бы меня провожать. Во-первых, к сентиментальностям всяким он не склонен, во-вторых, на работе своей вечно занят. Опять не о том думаю. Надо найти что-то хорошее в том, что я, единственная из ресторана, не торчу сейчас на палубе. Пылесос вот, например, в полном моем распоряжении. Не надо ждать своей очереди, а значит, можно будет освободиться пораньше.

Воодушевленная сверх меры, я энергично заелозила щеткой по полу. Пусть машут руками. Пусть пускают слезу. Потом еще будут бродить расстроенные по ресторану, жаловаться друг другу на судьбу. И закончат уборку почти перед самым ужином. А я сейчас мигом с пылесосом пробегусь, потом столы накрою — это быстро — и еще часок поспать успею. Вот и будет мне от одиночества сплошная выгода.

— А ты чего тут одна пашешь, как Золушка?

Я вздрогнула от неожиданности и обернулась. Прямо у меня за спиной стояла заплаканная Карина Манукян и шмыгала носом. Что за манера подкрадываться незаметно?! Хотя, может, я напрасно злюсь — Карина могла окликнуть меня и раньше, просто из-за шума пылесоса я ее не услышала. Да и вообще, злиться на зареванного ребенка не годится. А Карина сейчас именно таким ребенком и выглядела.

Она вообще больше похожа на девочку-школьницу, чем на студентку теперь уже четвертого курса. Невысокая, тоненькая, с темной косой до попы. А еще очень впечатлительная и эмоциональная. Все рядом — и смех, и слезы. Причем, и плачет, и смеется она самозабвенно, независимо от значительности повода.

Вот и сейчас, стоит вся распухшая от слез, а спроси причину, окажется, что жалко было с мамой расставаться. На двадцать дней.

— Кариш, ты чего такая зареванная? — поинтересовалась я для порядка.

— Да ну… — она шмыгнула носом совсем уж жалобно. — Расстроилась чего-то. Ты молодец: не ходишь на палубу, когда отходим. А я прямо дура какая-то, каждый раз туда прусь, а потом плачу вот. Мама с берега машет, а мне что-то так жалко себя становится. Да еще музыка эта. Она когда играет, мне кажется, что я на войну уезжаю, и меня там обязательно убьют. Я сразу начинаю представлять, как маме напишут, что меня убили. Как гроб со мной привезут и даже не откроют. Вдруг меня взрывом изуродует и показывать будет нельзя. Или я уже разлагаться начну…

Ну и фантазия у этой крошки! С таким воображением «Прощание славянки» вообще противопоказано. Надо тему сменить, и так тошно.

— Хватит кукситься! — решительно заявила я. — Мы не на войну едем. Мы с тобой едем в круиз по великой сибирской реке. И у нас работы много. Так что, думай о хорошем и тащи давай приборы.

Карина, всхлипнув напоследок, помчалась в сервировочную за своим лотком, а я выключила пылесос и достала из шкафчика оставшиеся со вчерашнего ужина салфетки.

Сегодня мы крутим «свечки». Или «бомбочки», как мы называем их между собой. Так уж заведено: на первый ужин у нас салфетки — «веера», на второй — «свечки». Без всякого тайного смысла, просто потому, что эти самые «бомбочки» — единственный вариант, в который можно перекрутить вчерашние «веера» без предварительного разглаживания.

В первый ужин мы накрываем все столы полностью, неизвестно ведь, сколько за каким окажется человек. На второй день, когда уже ясно, сколько за нашими семью столами обедает туристов, мы лишнего не накрываем. Вот и перекручиваем оставшиеся «веера» в «свечки». Почему нельзя просто погладить не пригодившиеся салфетки? Мне тоже раньше это было интересно. Вообще, многое мне тут было непонятно поначалу.

Пока я размышляла о повседневном невольном нашем идиотизме, в ресторан вернулись и все остальные девчонки. Торжественные проводы закончились, началась привычная работа. Шумели оба пылесоса, звенели приборы, перекладываемые из лотков в выдвижные ящики на станциях. В противоположном конце ресторана слышался резкий голос Светки Зотовой.