Илья Райх - Порок

Да, он пребывал в науке, а психиатрия для него была самой настоящей жизнью. Еще он любил смотреть спортивные передачи, болел за местный хоккейный клуб и нередко в кругу таких же ученых мужей посещал игры клуба. Многие из ученой среды принимали его за сумасшедшего и за спиной шепотом сочувствовали, что, мол, проработай всю жизнь как Марк Ефимович, в психушке с больными, тогда точно с выходом на пенсию отправят не в дом престарелых, а оставят за былые заслуги на попечении в родном заведении. Другими словами, завистники перефразировали классическую поговорку злопыхателей: «С кем поведешься, у того и наберешься».

На сплетни и слухи Марк Ефимович никак не реагировал, просто в ответ, когда до него доходили очередные высказывания недоброжелателей, говорил, поднимая вверх указательный палец: «Миром движет зависть» и добавлял: «Зависть более сильный двигатель прогресса, чем труд, ум и ненависть». В эти минуты он становился похожим на памятник самому себе, и собеседникам хотелось пририсовать к образу Станиславского если не божественный нимб, то хотя бы кафедру.

Евгений запросил историю болезни Воинова и не стал, как принято у интеллигентных людей, тактично намекать на врачебную тайну, осознавая, что доступ к документам рано или поздно получит, поэтому не стоит обременять себя лишними любезностями.

В ответ Марк Ефимович лишь кивнул и попросил пройти с ним в архив больницы. Они вышли из кабинета, прошли вдоль коридорных ободранных стен, вышли на улицу и, немного прошагав по внутреннему двору, вошли через металлическую дверь в двухэтажный корпус. За маленьким холлом последовал прямой длинный коридор, но, перед тем как оказаться в нем, они прошли через еще одни металлические двери, их открыли работники лечебницы. Двое грузных мужчин в серых длинных фуфайках и в шапках-ушанках вежливо кивнули Марку Ефимовичу, можно сказать, почти что откланялись. Прошли дальше, деревянные двери между отделениями можно было посчитать по пальцам, внутри корпусов преобладали металлические двери с ковкой, одну из таких открыл мужчина в таком же наряде, как и предшественники, но без ушанки. Евгений не мог не отшутиться, когда привратник, завидев главного врача, встал по стойке «смирно», словно солдат на построении.

– У вас тут почти военное положение! И режим, смотрю я, такой же, как в обычной зоне!

Марк Ефимович ничего не ответил, он шел, не замечая колкостей спутника, который постоянно отставал на полшага. Евгению множество раз по долгу службы приходилось посещать клинику для душевнобольных, тот самый закрытый корпус, куда должны были упечь Воинова, где ждали своей участи другие преступники, надеющиеся на заключение врачей о невменяемости, и где режим не особо отличался от обычной тюрьмы.

Но здесь, в лечебнице, режим если не строгий, то полу-строгий. Его тронуло другое, гнетущая атмосфера внутри больницы напомнила тюрьму: обшарпанные стены, зияющий дырами бесцветный линолеум, желтые потолки и такой же зловонный запах, который так же сильно давит на психику. Попадающиеся навстречу мужчины-санитары в фуфайках или в белых халатах напоминали ему надзирателей, чьи лица выражали услужливую ухмылку при виде шефа, а глаза подозрительно провожали Евгения до тех пор, пока эстафету недоверия не принимали очередные привратники в ушанках у дверей отделений психлечебницы. Неприятный режущий запах усиливался, когда они пересекали отделения с более тяжелыми больными. Он не стеснялся зажимать нос и рот и бегом пробирался сквозь ряды клиентов лечебницы. В одном из таких отделений к нему подошел худощавый старичок, с жидким чубом волос набекрень. Он шел на Евгения с протянутой рукой. Тот отпрянул, но старик и не думал обходить его, воткнувшись дряхлой кистью в грудь Евгения, простонал:

– Дай мне! Дай!

Евгений вывернулся и пошел дальше, старик пытался пойти следом, но угнаться за быстрым шагом молодого человека был не в силах. Станиславский остановился, наблюдая за побегом Евгения и, когда тот приблизился к нему, предложил вымыть руки:

– Здесь можете сполоснуть, – он открыл перед ним дверь туалета.

– Ничего, потерплю, – ответил Евгений, засунув руки в карманы джинсов.

– Всегда после больных необходимо мыть руки, – настоял Станиславский.

– Вы ко всем относитесь с такой заботой? – выпалил Евгений.

– Нет, просто ваши глаза излучали отвращение!

Евгений демонстративно зашел в туалет и брезгливо включил кран. На выходе он наткнулся на полную женщину в белом халате. Ее издерганное лицо было неким символом всего того, что происходило вокруг. Марк Ефимович поздоровался с дамой очень вежливо:

– Здравствуй, Фая, как дела?

– Ничего, Марк Ефимович, работаем, – со страдальческим выдохом произнесла Фая.

Эскулап протянул ей в руки две пачки сигарет и с улыбкой на лице произнес напутствие:

– Раздавай по одной, не все сразу!

– Хорошо, Марк Ефимович.

Усталая Фая даже не взглянула на Евгения; передвигая свои тяжелые икры, она с обреченным вздохом, держа в руке намоченный поролон, поковыляла в туалет.

– Это наша санитарка, ей я дал то, что просил у вас старик.

– Сигареты? Он просил у меня сигареты? – удивился Евгений. – Но я не курю.

– Для пациентов нашего заведения сигареты и мыло на вес золота, это своего рода местная валюта, – важно произнес Станиславский.

– Да, не хотел бы стать подобным овощем, чтобы потом за валюту принимать сигареты и паршивое мыло.

Станиславский внезапно остановился, повернулся к Евгению, его взгляд выражал презрение.

– Молодой человек, в этом заведении есть правила. Одно из них – не обзывать больных. За пределами клиники можете делать что угодно, унижать кого угодно. А здесь вам необходимо соблюдать правила, понятно? – у Станиславского прорезался густой голос.

– А если я не буду, что тогда… – Евгений не успел договорить.

– Тогда пошли вон, обратную дорогу найдете, надеюсь, запомнили! – Станиславский развернулся и пошел дальше один. По его решимости Евгений понял, что он не шутит и, представив, как он будет пробираться один обратно через сумасшедших, заставил себя подавить собственное самолюбие.

«Вот черт, влип на пустом месте!» – самокритично произнес Евгений и вприпрыжку побежал за главным врачом:

– Марк Ефимович! Марк Ефимович! Прошу простить меня! Каюсь! – Евгений подбежал как нашкодивший школьник к учителю, демонстрируя невинность.

– Хорошо! Пойдемте дальше! – важно, но без всяких нравоучений ответил Станиславский и махнул рукой, приглашая Евгения в дальнейший путь.

Они оказались в учебном корпусе, где занимаются студенты медицинского университета. Здесь Евгений впервые сделал полный вдох и расслабился, неприятные запахи улетучились, местами даже пахло женским парфюмом, а от подозрительных санитаров и след простыл. Они не задержались на этаже и спустились вниз. Открылся просторный холл с большой металлической дверью. Они зашли внутрь. В темной комнате, прямо у входа, под бликом света лампы сидела женщина в белом халате и очках с черной оправой. Она встала при виде Марка Ефимовича, поздоровалась, оценивающим взглядом осмотрела Евгения.