Илья Райх - Порок

– Гузель Фаритовна, можно вас на минуточку.

Станиславский отвел ее в сторону, за угол стеллажей, пронизывающих комнату снизу вверх. Здесь находился архив больницы.

Евгению сразу понравилась эта обаятельная женщина. Внешне она выглядела лет на сорок. Очки, возможно, служили скорее декорацией, нежели инструментом для улучшения зрения.

Евгений, как и любой мужчина, повстречавший симпатичную особу, начал строить догадки: свободна она или нет? Помимо приглянувшейся внешности – черных волос, собранных в хвостик, темно-карих глаз, аккуратного носа, рта и приятной располагающей улыбки, в ней чувствовалась некая ранимость. Эта изюминка делала ее непохожей на таких существ, как Жанна, ведь с возрастом в женщине угасают актерские способности.

– Вам хватит одного часа, чтобы изучить дело Воинова? – спросил Станиславский.

Евгений кивнул.

– Тогда я приду за вами ровно через час.

Марк Ефимович удалился, через пять минут история болезни Воинова в развернутом виде лежала перед Евгением. Гузель Фаритовна уступила ему свой стол и ушла в другой конец большой комнаты, изредка из-за стеллажей доносился еле уловимый шелест бумаг, напоминавший Евгению о присутствии приглянувшейся женщины. Еще один признак присутствия – шлейф нежного запаха духов, невидимой дымкой доходящий до его органов обоняния. Еще чуть-чуть, и фантазии Евгения разыгрались бы по полной программе. Но, посмотрев на часы телефона и вспомнив, что уже через сорок пять минут за ним, как за подследственным, придет Станиславский, он отогнал радужные переживания и принялся скрупулезно изучать дело Воинова.

Из объемной истории болезни он выяснил, что главным домом для Воинова с малых лет стало детское отделение психиатрической больницы. Первый раз Воинов попал в больницу в пятилетием возрасте после смерти матери и с тех пор жил в детском интернате для умственно отсталых детей. Диагноз – аутизм по синдрому Аспергера. С тех пор и до шестнадцати лет он время от времени курсировал между этими двумя заведениями. В одиннадцатилетнем возрасте у Воинова развилась рекуррентная шизофрения и эпилепсия. Когда наступило совершеннолетие, он окончательно покинул псевдоотчий дом-интернат и практически все время жил и лечился в психбольнице.

Пролистав большую часть страниц истории болезни, Евгений отметил ряд особенностей. Из выписок следовало, что в детском возрасте Воинов проводил в больнице около восьми месяцев в году, остальное время ему удавалось провести в интернате. В шестнадцать лет его перевели в хроническое отделение, но все проявления заболеваний у него приняли регрессивный характер. Когда ему пошел третий десяток, он выглядел как психически здоровый человек: приступы эпилепсии его больше не беспокоили, признаки аутизма практически исчезли, как и симптомы шизофрении.

В двадцатилетием возрасте он переехал жить в однокомнатную квартиру по улице Кувыкина, – в ту самую, в которую недавно наведался Евгений. Восстановив в памяти неприметное жилье и свое удивление, когда он не обнаружил ни пылинки в скупо обставленной квартире, он связал эту особенность с применением презерватива при преступлении – из-за стремления к чистоте, которая показалась ему патологической, безжизненной, – Евгений понял, откуда у Воинова сверхтяга к стерильности. Просто человек первую половину жизни прожил в лечебных и полулечебных заведениях.

В этот момент к нему подошла Гузель Фаритовна. Она приблизилась сбоку, из-за стопки исчерченных бумаг.

Евгений замешкался и немного отпрянул назад, почувствовав легкую дрожь, пробежавшую по телу. Чтобы совладать с собой, он решился на академический вопрос:

– Гузель Фаритовна, а вы не подскажете, аутизм излечивается?

– В мире всего несколько случаев, когда психотерапевтам удалось практически излечить больных детей от аутизма, а точнее – лишить больного большинства признаков, характерных для данного заболевания.

Она продолжала стоять рядом, поэтому Евгений, чтобы еще глубже запрятать внутреннее напряжение, решил продолжить в том же духе и спросить что-нибудь этакое, на что Гузель Фаритовна наверняка ответит с важностью всезнающего профессора. Но он ошибся.

– А как протекает шизофрения?

– Смотря какой вид, могу сказать из своей практики, что всех их объединяет слабоволие и дефицит силы, хотя они очень дееспособны в умственном отношении.

– А эпилепсия?

– Спросите лучше у Марка Ефимовича, он лучше знает, я сейчас не практикую, и мне уже давно это не интересно. Меня больше занимают административные вопросы.

Она удалилась в угол с небольшой пачкой документов, и только шелест бумаг вновь напоминал Евгению о присутствии в комнате женщины.

Последнее, что дочитал Евгений в истории болезни – с двадцатилетнего возраста больной трансформировался в полноценного человека, устроился на работу, освоил профессию плотника, жил один, без семьи. Но раз в год наведывался на обследование и для прохождения поддерживающей терапии. Ежегодно, согласно отчетам врачей, он проводил в клинике не более месяца.

Из анамнеза пятилетней давности, подписанного неким Савельевым Н. К., следовало, что Воинов не асоциален, неопасен для общества, может вести полноценный образ жизни.

Евгений перечитал последнюю строку: «неопасен для общества» и ухмыльнулся.

– Да, напишут врачи, а ты потом разгребай все дерьмо! – пробурчал он.

– Вы что-то сказали?

Евгений обернулся, перед ним неожиданно появилась Гузель Фаритовна.

– Нет! Это я так, про себя, – оправдался Евгений за невнятное мычание.

– Да ладно, ругаете нашего брата! – она обошла стол с лицевой стороны и села на стул напротив. – Думаете, Марк Ефимович не переживает о том, что случилось?

– Это ничто по сравнению с тем, что кто-то понес неисполнимую утрату, потерял жену, мать, дочь. И это намного важнее всех переживаний, вместе взятых. Вот, посмотрите, – он указал на строки, которые прочитал последними, и перевернул историю болезни к глазам бывшего врача. Она демонстративно увела безразличный взгляд в сторону, на что Евгений отреагировал:

– Сейчас бы спросить этого, как там…

– Савельева!

– Да! Этого Савельева, что он думал пять лет назад, когда определил убийцу и насильника как безобидного человека.

– Ладно вам, гнете из себя борца за справедливость. У вас люди мрут как во время допросов, так и в следственном изоляторе, вы же с ними обращаетесь, как с быдлом, – ее рот искривился, выражая полное неприятие.

Евгений растерялся. От дамы, которую пять минут назад Евгений назвал бы полным воплощением женственности, теперь несло холодом. Может, в глубине души она и оставалась желанной – он надеялся в конце беседы заполучить телефон для продолжения общения, но теперь объект скрытого желания обрел форму нереальной мечты. Гузель Фаритовна, несмотря на притягательную женственность, оказалась жестким человеком, – тут Евгений невольно вновь сравнил ее с Жанной, но теперь он находил одни сходства.