Николай Аникин - Наркомэр

Конь долго пил, шумно раздувая ноздри. Потом вошел в воду почти по грудь и принялся бить передним копытом, словно заколачивая на дне невидимые гвозди. Ему нравились брызги. Ему нравилась река. Кожемякин терпеливо ждал, стоя на берегу.

Вдоволь натешившись, животина успокоилась и вновь припала губами к мутной воде.

«И дурень же ты, братец, — ворчал Кожемякин. — Чистая вода не по душе, намутил и пьешь. Выползай, давай, иди сюда…»

Он призывно чмокнул губами, но конь стоял как вкопанный, часто кивая. Он в упор не желал видеть своего нового хозяина, а тому не хотелось мочить ноги. Кроме того, в воде могли оказаться пиявки, которых с детства боялся Кожемякин, несмотря на то что они, как он узнал позже, даже полезны для человека.

Над лесом за болотом появилась вечерняя звезда. Трава была мокрой от выпавшего недавно дождя. Кругом никого. Лишь гремит на всю мощь чей-то приемник на ближайшей улице. В будни здесь всегда одиноко. Кожемякин всегда мечтал о возвращении в эти края. И вот он здесь, неожиданно быстро и, похоже, безвозвратно, потому что его вышибли словно пробку из бутылки.

Всему настает конец. Каждый надеется, что это произойдет как-то иначе. Будут греметь фанфары, звучать торжественные речи. «По ковровой дорожке ты пойдешь из зала к столу президиума, и тебе пожмут руку, — думает каждый. — Тебе скажут спасибо за все, что ты успел совершить для родного отечества. Тебе повесят на грудь еще один орден, выдадут премию и, может быть, даже ключ от новой квартиры. А из зала в твою сторону будет смотреть молодое поколение и тихо завидовать…»

Получилось наоборот. Из зала смотрели все те же лица, многие из которых были старше чуть ли не вдвое. Вот уж точно кому давно пора на покой. Однако их оставляли в покое. Они были лояльны. Убрали его. Почти все они давно сидели по кабинетам, годами не выезжая из столицы. И все им в жизни удавалось. Ему — нет. Как-то исподволь со стороны руководства начались мелкие придирки. Он отбивался, как мог, пока не всплыла история с оружием. Начальство ссылалось на некие документы, из которых якобы явствовало, что он принял на ответственное хранение оружие от погибшего в «тылу врага» товарища. Со своей стороны, он требовал от руководства ознакомления с этими документами. Начальство увиливало от прямых ответов и опускало глаза, однако продолжало гнуть все ту же линию: чистота рядов — превыше всего.

Может, так и продолжалась бы бесконечная история, состоящая из непрерывных придирок, объяснений и недомолвок, но полковнику Кожемякину, холостяку тридцати семи лет, это надоело.

Однажды он вошел в кабинет начальника Учреждения и вдруг вспомнил, что может запросто взять и уйти. И никогда не возвращаться, чтобы впредь не видеть фиолетовую физиономию генерал-лейтенанта.

Полковнику тридцать семь, двадцать из которых отданы отечеству. Он не станет цепляться за несчастные проценты за выслугу лет. Не зря кто-то сказал: «Все держится на седых и лысых». Вот и пусть сидят, пока мхом, тундровым оленьим ягелем не оденутся. А ему пора! Иначе потом будет сразу поздно. Ему надоели придирки…

Начальник Учреждения что-то сосредоточенно писал, виднелись лишь сиреневые щеки. Кожемякин соляным столбом стоял у стола, как будто столб этот перед начальником в помещении торчал всегда. К нему давно привыкли, как привыкают к телефону или авторучке с золотым набалдашником.

Наконец хозяин кабинета поднял глаза.

— Полковник Кожемякин… — напомнил о себе «столб».

— Ах, не надо мне ваших докладов! Вот этого вот не надо!

Начальник крутанул запястьем с растопыренной ладонью у себя перед лицом и продолжал:

— Вы шуточки изволите шутить?! Где подробный отчет об операции «Глобус»?! И куда делось оружие, поступившее в ваше распоряжение?!

Генерал ревел, не замечая этого, и начинал еще больше чернеть лицом.

— Что касается вами сказанного, вновь докладываю: все изложено в представленном рапорте и справках. Другого рапорта у меня нет, как и нет событий, которые вы требуете описать, — успел вставить полковник Кожемякин.

— Что?! Чего нет?!

— Событий… Это во-первых. И, во-вторых, я вам не крепостной, и вы для меня больше не помещик. С сегодняшнего дня я у вас не служу. Ухожу на гражданку, чтобы вас впредь не видеть!

— Что?! Пошел вон! — взревел генерал.

Полковник развернулся и нарочито строевым шагом направился к двери. Ему вдруг понравились собственная выправка и самообладание.

— Удостоверение! Удостоверение! — кричал позади начальник. — Немедленно положи мне его на стол — ты больше не работник!

— Удостоверение? — остановившись, переспросил Кожемякин. — Что ж, в кадры сдам, когда уволюсь.

— Ты отстранен от всех дел!

— Ну и фиг с тобой, старый перец…

На ходу он открыл ногой массивную дверь, выполненную из дуба, — не мог отказать себе в удовольствии. Та ударилась обо что-то твердое.

Кожемякин вышел. В коридоре на полу ползал вверх животом подполковник Бичевкин. Кожемякин сплюнул и перешагнул через жертву несчастного случая: сам виноват! Пострадал от избыточного любопытства. Не следовало держать уши рядом с замочной скважиной.

Полковник вернулся в свой кабинет и остановился. Только что казалось, что, уходя, он облегченно вздохнет. С плеч свалится тяжелый куль под названием должностные обязанности. Однако облегченного вздоха не получилось. Где-то что-то он не доделал, оставив для других зацепку против себя, либо кому-то что-то пообещал. Чувство как после новогоднего праздника, когда после обеда просыпаешься, подозревая, что наверняка кому-то дал по пьянке взаймы без надежды на возврат.

Он сел за свой стол и опустил голову. В кабинете сидело их двое — он и один майор.

— Что случилось, Михалыч? — спросил майор.

— Ухожу…

Майор округлил глаза.

— Надоели с придирками…

— Михалыч, тебе же до генерала раз плюнуть…

— А ну их всех… Уже решено. Завтра рапорт, потом на комиссию. И до свидания, синие шинели…

И вот он стоит на берегу, глядя, как мерин машет хвостом, отгоняя назойливую мошкару. Выходного пособия и некоторых сбережений оказалось достаточно, чтобы купить в деревне дом и вот этого мерина. И еще сотовый телефон. Московская квартира осталась запертой на ключ — за нее и за телефон уплачено на год вперед. Звонок телефона убавлен до минимума. Пенсию бывшему специальному агенту определили по современным меркам небольшую, сознательно перед этим снизив должностной «потолок».

…Конь наконец отвел душу, мотнул головой и стал выбираться на берег. Подошел к полковнику и потянулся губами к рукам. Полковник вынул кусок сахара и положил на ладонь перед чуткими конскими губами — сахар мгновенно исчез, как не бывало, раздался лишь хруст.