Татьяна Рябинина - Одним ангелом меньше

Иван глубоко вздохнул и подхватил Галю на руки.

— Ванька, надорвешься! — засмеялась она тем особенным смехом, глубоким и тихим, который всегда сводил его с ума.

— Своя ноша не тянет, — ответил он, зарываясь лицом в волосы, пьяняще пахнущие зелеными яблоками.

Иван принес ее в комнату и положил на постель. Галина смотрела на него снизу вверх, улыбаясь тревожной, почти неуловимой улыбкой, и уличные огоньки отражались в ее глазах — совсем как семь лет назад, когда они впервые остались вдвоем.

Мир сжался до размеров комнаты, в которой их тела слились в единое целое, стремясь к мучительному и блаженному мигу, когда вспыхнут тысячи солнц — и погаснут в звенящей истоме…

Галина давно спала, положив голову ему на плечо и уютно посапывая, а Иван все никак не мог заснуть, запутавшись в размышлениях о завтрашнем дне. Зачем Чешенко понадобилось проводить обыск? И как он обосновал это прокурору? И что вообще делать с этим Самохваловым? Что ему предъявить?

Утро вечера мудренее, решил он наконец, осторожно освободил плечо, повернулся на бок и заснул.

Кто бы знал, как легко мне стало, когда ее кровь полилась на пол лифта. Она, похоже, не слышала, что я иду за нею. И даже не успела испугаться, только удивилась, когда мои пальцы сдавили ей шею. Главное было оставить чистым лицо. Чтобы еще раз посмотреть на него — мертвое. Да, женщина уже была мертва, а ее глаза, глаза Лады, смотрели на меня. Черные волны с шумом откатывались куда-то вдаль, и глухо, издалека, срываясь на хрип, голос Лады умолял: «Нет! Нет!»

Кто бы ни была эта несчастная, застывшая в луже крови, ей пришлось заплатить за всю ту боль, которую причинила мне Лада. Конечно, эта женщина ни в чем не провинилась передо мной. Но в чем была моя вина, когда Лада унижала и мучила меня? Женщина, которую мне пришлось убить, была красива той же холодной, жестокой красотой, что и Лада. Кто знает, может, и рядом с ней был человек, растоптанный, оскорбленный, за которого мне удалось отомстить?

Дорога домой казалась бесконечной — тело просило отдыха. Напряжение двух последних дней исчезло, уступив место блаженному чувству покоя и расслабленности. Можно было наконец вспомнить обо всем — о ненавистной… и до сих пор любимой.

Оттуда, где Она сейчас, Ей не достать меня, не заставить снова и снова страдать. На какое-то время Она не властна надо мной, и я могу думать о Ней, вспоминать, почти не испытывая боли.

Иван проснулся рано, и решение оформилось само собой, как будто проснулось еще раньше. Пусть Чешенко поступает как знает. Похоже, советов и чужих мнений он вообще не терпит. Так что не стоит нарываться. Он, Иван, вообще в этом деле сбоку припека.

Но что-то внутри зудело, будто сомневалось. Иван с детства привык доверять себе. Не внутреннему голосу, который грозно командует: «Пойди туда, сделай это, а того не делай!», а смутным ощущениям, которые и словами-то описать невозможно, какой-то полумистической цветной дымке. Если ему удавалось расшифровать тайные знаки, что происходило далеко не всегда, и следовать им, жалеть не приходилось. В этом не было ничего сверхъестественного — ясновидения или еще чего-нибудь в этом роде. Он читал об «информационных окнах», которые открываются, когда Вселенная проходит через нуль энергетической синусоиды, но это было сложно и непонятно. А потом Ивану объяснили, что такое часто происходит с детьми, которые чудом выжили в экстремальных обстоятельствах: резко обостряется чувство опасности и связанная с ним интуиция.

Семилетнему Ваньке довелось с полчаса провисеть вниз головой, зацепившись рубашкой за ветки высоченного дуба, а потом, когда его уже почти сняли, сорваться на землю. Десять дней в реанимации, слезы матери, гипс…

С тех пор он научился здраво оценивать обстановку и просчитывать возможный риск, за что неоднократно слышал от безбашенных приятелей обидные словечки вроде «трус» и «маменькин сынок». За одиннадцать лет работы в органах бывало всякое, но даже из самых опасных переделок он выходил в худшем случае с царапинами и синяками. Нет, Иван никогда не прятался за других, просто в критический момент в сотую долю секунды приходила уверенность в необходимости пригнуться или выждать несколько мгновений.

Иногда до него доходили бродящие по управлению легенды, в которых он выступал как какой-то Джеймс Бонд, безупречный и неуязвимый. И только близкие и друзья знали, каким он может быть — растерянным, сомневающимся, раздраженным — как и все люди.

За завтраком Иван пытался прислушаться к себе, понять, о чем сигнализирует подсознание. Но Галя задавала какие-то вопросы, Аленка вертелась и с шумом втягивала в себя чай, поэтому сосредоточиться не удавалось.

Голова вчера явно не зря подавала сигналы. Похоже, что погода действительно изменится. Открывая «ракушку», Иван отметил, что сквозь низкие тучи прорываются голубые кляксы, а ветер дует уже с востока.

«Замерзнет все опять», — подумал он.

По дороге на работу Иван пытался разложить по полочкам то, что вчера вечером удалось собрать с миру по нитке об Андрее Самохвалове. Хотя и давнее, кое-что нашлось у «экономистов». Хвост этот тянулся еще с советских времен. Говоря о своем друге как о «честном» бизнесмене, Бергер или кривил душой, или искренне заблуждался. Став заметной фигурой, Андрей Васильевич действительно искусно лавировал между законами и криминальными структурами, стараясь не нарушать первые и не раздражать вторые. Но вот начальный капитал он заработал на нескольких весьма грязных сделках со стратегическим сырьем.

Самохвалов вышел из самой последней волны комсомольских работников, которые только-только приподнялись над массами и не успели еще как следует откусить от заветного пирога, и тут-то комсомол тихо скончался. Однако Андрей за полтора года работы в обкоме успел обрасти некоторыми полезными связями. Это, а также деловая хватка плюс элементарная удача позволили ему провернуть несколько чрезвычайно выгодных операций, да так, что органы всех мастей, доподлинно зная о его причастности, только разводили руками. С тех пор он был «на контроле», но предъявить ему ничего ни разу так и не удалось.

С распадом Союза Самохвалов пошел в гору. В деловых кругах он считался везунчиком, но те, кто знал его хорошо, понимали, что это везение основано прежде всего на знании рынка и неординарном уме. Самохвалов, окончивший финансово-экономический институт с красным дипломом, по едва заметным признакам умел определять грядущие перемены и из всех кризисов и прочих превратностей выходил не только не в убытке, но еще и с прибылью, которой не забывал делиться с кем надо.

Приехав на работу, Иван пообщался по телефону со следователем и отправил Костика за ордером, а затем снова углубился в себя, пытаясь определить, что за едва заметная дымка с утра будто подернула все его мысли. Но сосредоточиться и поймать наитие за хвост ему так и не удалось.