Татьяна Рябинина - Одним ангелом меньше

Сестра, сидевшая за столиком в углу реанимационной палаты, при виде Ивана возмутилась было и хотела что-то сказать, но, заметив за ним Светлану, только кивнула и отвернулась.

— Вон там, у окна, — шепнула Светлана.

Иван подошел и сел рядом на выкрашенную белой краской табуретку. Женя лежала в окружении каких-то ужасных аппаратов, опутанная трубками и проводами. Тихо попискивали мониторы. Он смотрел на ее лицо, мертвенно-бледное, такое же, как стягивающие ее горло бинты, на закрытые глаза, обведенные лиловой тенью, и понимал, что все его прошлые тревоги и сомнения — ничто по сравнению с этой минутой.

«Господи! — взмолился он. — Сделай так, чтобы она осталась жива! Я все брошу, на все пойду, даже на преступление, лишь бы спасти ее. Увезу, спрячу где-нибудь. Кем бы она ни была, что бы ни сделала! Лишь бы она выжила!»

Но через мгновение волна альтруизма схлынула, оставив лишь горечь и сожаление. «Женька, Женька! Что же ты наделала!»

Он взял ее за руку и тихо позвал:

— Женечка! Это я, Иван.

Она медленно открыла глаза. Лицо ее чуть заметно порозовело, писк мониторов стал громче и чаще. Сестра встала из-за стола, подошла к ним, проверила показания приборов.

— Ей нельзя волноваться, — произнесла она сердитым шепотом.

— Пожалуйста! — Голос Ивана звучал так умоляюще, что она пожала плечами и отошла.

Женя не чувствовала боли. Только невероятную тяжесть во всем теле. А еще — ужасную усталость. Словно она пыталась сбросить с себя огромные гранитные валуны, сбросить и взлететь. Голос Ивана, его лицо то отдалялись, то приближались. Рядом с ним было спокойно. Он поймет и, может быть, простит ее…

Она не один раз слышала, что перед умирающими в считанные секунды проходит вся их жизнь. Слышала, но не верила. А теперь — она словно смотрела фильм о своей жизни, который кто-то неизвестный показывал ей на сумасшедшей скорости. «Значит, я умираю…» — подумала Женя, но в этой мысли не было ни страха, ни отчаяния.

По всем приметам она должна была родиться мальчиком. Мама так и не смогла примириться с разочарованием, которое испытала, впервые увидев красную лысую девчонку — свою дочь. Девчонку назвали заготовленным для сына именем, ее коротко стригли, наряжали в шорты и брюки.

«Какой у вас милый мальчик», — говорили матери, и та довольно кивала.

Она покупала дочери машинки и конструкторы, а кукол у нее не было совсем, за исключением маленького резинового пупса, подаренного отчимом на шестилетие. Пупса Женька презирала, но из уважения к отчиму держала на почетном месте — в любимом кресле.

Отец ушел от них, когда Жене было всего два с половиной года. Уже став взрослой, она узнала, что развод был на редкость некрасивым, со скандалами, взаимными судебными претензиями и публичным перетряхиванием грязного белья. Между прочим, отец, по профессии детский врач, даже иск подал в суд, требуя оставить ребенка с ним. Мотивировалось это тем, что жена калечит психику девочки, намеренно воспитывая ее, как мальчика. Судьи посмеялись и признали иск необоснованным.

Отец женился на медсестре, с которой работал, и уехал вместе с ней на родину — в Хабаровск. Оттуда приходили щедрые алименты и праздничные открытки, а иногда, с оказией, и посылки: икра, крабы и красная рыба.

Через два года после развода мать вышла замуж за своего сослуживца по конструкторскому бюро, сорокалетнего Сергея Сумского. Для него это тоже был второй брак — первый распался давным-давно, и Сергей Игнатьевич страстно мечтал о детях. Они с Женей быстро подружились, и хотя девочка ясно сознавала, что Сергей Игнатьевич ей не родной, тем не менее очень его любила и называла папой.

Отчим не одобрял педагогических методов жены. По его мнению, Женька росла настоящей пацанкой. Живая, как ртуть, она постоянно ходила с синяками и ободранными коленками, лазила по деревьям, играла в войну с мальчишками, презирая девчонок с их куклами и тряпками. Исключение делалось для одной только Маши Пелевиной, впрочем, такой же непоседы. Однако, будучи по натуре человеком очень мягким и деликатным, Сергей Игнатьевич считал неэтичным вмешиваться в воспитание чужого, по сути, ребенка. Он утешал себя тем, что, несмотря на мальчишеские повадки, Женя — девочка умненькая, а главное, добрая и ответственная. Вот появится у нее сестренка или братик, тогда она обязательно станет помягче, поженственней.

Древние греки считали, что завистливые боги не любят счастливых, и боялись ничем не омраченного счастья. Два года их жизнь казалась безоблачной. Жене ни разу не доводилось замечать, чтобы родители поссорились или даже просто повысили друг на друга голос. Отчим был на редкость заботливым и душевно щедрым человеком. Он, как мог, старался порадовать «своих девочек» и сам искренне наслаждался их радостью.

— Женя, мы с мамой хотим сказать тебе что-то очень важное. Зимой у тебя будет маленький братик. Или сестричка. Ты довольна?

— Ура! Здорово! Давайте назовем его Стасиком. А если девочка, то пусть будет Ксюша…

…Мама — такая огромная, не обхватить. Ходит осторожно — не дай бог споткнуться. А сапоги ей застегивает папа. Или она, Женя. Самой маме не нагнуться. А в животе возится маленький человечек — даже видно. Если приложить руку и чуть-чуть надавить, он толкнет в ответ — будто поздоровается.

— Ксюшка, не толкай нашу маму, ей же больно! Лучше рождайся поскорее, я без тебя соскучилась!

…Ночью вдруг все забегали, засуетились. Папа звонил куда-то по телефону. Мама зашла к ней уже в пальто — попрощаться.

— Стасик решил, что пора уже родиться. Так что будь умницей, слушайся папу и через несколько деньков жди нас вместе с братишкой.

— Или с сестренкой…

…Отчим в прихожей у телефона — лицо белое, как бумага, руки трясутся. Женя смотрит на него, держа под мышкой игрушечный танк, и ничего не понимает. Вот он подходит к ней, обнимает и горько-горько плачет…

…Северное кладбище, люди, стоящие группками у свежей могилы. Крупные снежинки налипают на большую мамину фотографию, и Жене хочется смахнуть их. Ей кажется, что это плохой сон — ведь такого просто не может быть! Сейчас она проснется и босиком побежит в спальню родителей, заберется к маме под одеяло, погладит ее огромный живот под ночной рубашкой, поздоровается с Ксюшкой и будет принюхиваться к вкусным запахам, доносящимся с кухни…

Из Хабаровска прилетел отец. Женя очень смутно помнила этого высокого человека, который когда-то сажал ее на плечи и катал по комнате.

— Какая ты стала большая, Женечка! — Отец протянул ей большого плюшевого слона в черном галстуке.

Отец и отчим долго сидели на кухне, пили водку и о чем-то спорили. Женя обнимала слона и пыталась смотреть телевизор, но так ничего и не поняла, что там происходит на экране. Наконец мужчины вышли к ней.