Анатолий Ромов - Совсем другая тень

– Привет, – сказал я. – Давно встала?

– Давно. Учти, я уже сделала гренки. И поставила омлет.

– Молодец, Ален, что бы я без тебя делал? Скажи?

– Не знаю. Что-нибудь да делал. Мыться пойдешь?

– Пойду. – Не удержавшись, я снова покосился в окно.

Алена вздохнула:

– Я уже туда смотрела.

– Куда туда?

– Во двор. Утром. Там все спокойно.

Сначала я не понял, что она хотела этим сказать.

– Что значит «там все спокойно»?

– То и значит. Спокойно.

Что-то в ее голосе мне не понравилось. Будто почувствовав это, Алена улыбнулась, мягко обняла за шею, чуть пригнув мою голову, посмотрела в глаза:

– Не сердись. Пожалуйста! Хорошо?

– Я не сержусь. Хотя я не понял твоих слов. В чем дело? Зачем ты смотрела в окно?

– Просто мне показалось: ты чего-то боишься.

– Боюсь?

– Ну, может, я не так выразилась. Опасаешься, остерегаешься.

– Чего остерегаюсь?

Алена отпустила мою шею, сунула руки в карманы:

– Ладно, иди мойся. И приходи завтракать. Прости, что лезу в твои дела.

– Да лезь, пожалуйста. Просто ты вбила себе в голову то, чего нет.

– Нет, так нет. Все. Жду тебя на кухне.

Покончив с туалетом и одевшись, я прошел на кухню. Алена положила мне большой кусок омлета, придвинула чашку кофе. Усевшись и сделав глоток кофе, я спросил:

– Ты вообще как, торопишься?

– Нет. Первую пару я все равно пропустила. Так что времени вагон. Давай, а то остынет.

Мы начали есть. Завтрак проходил в молчании. Наконец я набрался духу и сказал:

– Аленушка, друг мой, знаешь, я сегодня перееду к себе. Если позволишь.

Алена поставила чашку с кофе, посмотрела исподлобья:

– Ты обиделся?

– Да нет, просто хватит кайфовать. Мне. А тебе пропускать первые пары. Да и вообще, надо работать. Так ведь?

– Так. А как же то?

– Что «то»?

Алена встала, подошла к окну. Сказала, не оборачиваясь:

– Ну, то. Чего ты опасаешься.

– Откуда ты взяла, что я чего-то опасаюсь?

Наскоро допив кофе, я подошел к ней, обнял за плечи. Сказал, слегка прикасаясь губами к ее затылку:

– Алена, я ничего не опасаюсь. Запомни это раз и навсегда.

– Опасаешься. Все ведь видно невооруженным глазом.

– Что «все»?

– Все. По утрам ты тщательно разглядываешь двор. Когда мы идем к машине, незаметно оглядываешься. В машине непрерывно следишь, кто едет сзади. И вообще, ты все время будто чего-то ждешь. Так, будто за тобой кто-то гонится. Я понимаю, по каким-то причинам ты не хочешь об этом говорить. Но пойми: я за тебя боюсь. Очень боюсь.

Я молчал, не зная, что ей сказать. Алена повернулась ко мне:

– Сереженька, может, ты все же просветишь меня, что происходит? Пожалуйста! Я тебя очень прошу!

Я подумал: кажется, я должен объяснить ей, в чем дело. Хотя бы вкратце.

– Хорошо. Если тебя это так уж интересует, последнюю неделю за мной и Сашкой охотились.

– Охотились? Кто?

– Нехорошие дяденьки. Но больше они охотиться за нами не будут.

– Точно не будут?

– Точно.

– А что значит «нехорошие дяденьки»?

– Ну, нехорошие дяденьки. И все. Совсем нехорошие.

– Это какие-то бандиты? Уголовники?

– Алена, какая разница? – Я провел рукой по ее волосам. – Бандиты они, уголовники, не имеет значения.

– Сергей, ты что-то скрываешь?

– Ничего я не скрываю.

– Скрываешь. Как ты не можешь понять: я за тебя боюсь.

– И зря, ничего не бойся. Одевайся, и я отвезу тебя. А вечером позвоню, и куда-нибудь сходим.

– Хорошо. Но смотри, если ты меня обманул.

– О чем ты. Все будет в полном порядке, обещаю.

Я засунул в сумку вещи, подождал, пока оденется Алена, и, спустившись с ней вниз, отвез в институт. Потом подъехал к своему дому, оставил машину на обычном месте и поднялся к себе.

Признаться, я не исключал, что Вадим Павлович или его люди попробуют в мое отсутствие проникнуть в квартиру. Но когда я вошел, все вещи были на своих местах и вообще было ясно: мою квартиру никто не трогал.

От раздумий, а также от утомительного «сидения на телефоне» Рахманова отвлек появившийся Жильцов. Два дня, проведенные в клинике, позволили Жильцову найти двух свидетелей, санитарку и бывшего пациента, опознавших Крыжко. Изучив предъявленную фотографию, оба свидетеля показали: человека, изображенного на снимке, они видели три года назад среди пациентов.

Таким образом, факт пребывания Крыжа в клинике можно было считать установленным.

Изложив все это, Жильцов спросил:

– Андрей Викторович, как допросы? Все то же?

– Все то же. Никаких новостей.

– Понятно…

Оба посидели молча. Нет, подумал Рахманов, он должен разобраться в истории с собакой. И понять, почему пес не давал Лотареву убрать этюдник. Спросил:

– Виталий, ты разбираешься в собаках?

– В собаках? Вы имеете в виду породы?

– Нет, собачью психику.

Жильцов засмеялся:

– Проводником я не работал. Так, на общем уровне – туда-сюда. А что?

– Да вот, понимаешь, не могу объяснить сам себе: почему собака лаяла на человека.

– Что за собака?

– Сторожевая. С базы «Рыболов Сенежья».

– Это та, которую пристрелили?

– Она самая.

– А человек?

– Один из наших свидетелей. Художник Лотарев.

– А в чем загадка?

– В том, что сначала собака вела себя тихо. Лотарев стоял рядом, с этюдником. Рисовал. Потом вдруг, когда Лотарев стал убирать этюдник, собака ни с того ни с сего бросилась на ограду, стала рваться, лаять, рычать. Вот я и думаю: что ей дался этот этюдник?

Жильцов задумчиво потер переносицу:

– Может, она лаяла на что-то другое?

– Я думал об этом. В этот момент к Лотареву на машине подъехал его приятель. Тоже наш свидетель – Чирков, в клинике которого ты только что был.

– Ну так в чем вопрос? Она могла лаять на Чиркова.

– Не могла. К ограде он не подходил. Нет повода, чтобы так рваться с цепи.

– А может, она его знала?

– Я проверил. Не знала. А если б и знала, все равно не повод беситься.

– В общем, вы правы.

– Тогда в чем дело?

– Может, Лотарев все это придумал? Насчет собаки?

– Зачем? Ведь эпизод сам по себе – ни нашим ни вашим. Да и вообще лишен всякой логики.

– А когда это было? Летом?

– Летом. В июле.

– В жару?

– Ты хочешь сказать, собака могла просто так взъяриться? От жары?

– Почему бы нет? Недаром говорят: собака лает даже на собственную тень.

– Да-да. Может, ты и прав.

Услышав телефонный звонок, Рахманов снял трубку:

– Слушаю.

Молодой женский голос спросил:

– Андрей Викторович?

– Да, я. Одну минуту. – Прикрыл трубку ладонью, посмотрел на вставшего Жильцова. – Пошел?

– Если я вам не нужен, схожу в буфет.

– Давай. Жду здесь.

– Хорошо.

Жильцов вышел.

Рахманов сказал в трубку:

– Простите, пожалуйста. Слушаю.

– Андрей Викторович, это Меднова.