Кира Буренина - Китайский зодиак (сборник)

Делать нечего, с утра я отправилась в педагогический институт, кляня себя за сговорчивость. Как я пройду через проходную, как объясню, что замещаю Шуру? Придется кому-то звонить, доказывать, рассказывать… Такая волокита! Чем ближе я подходила к бело-желтому зданию института, построенному в середине XIX века по замыслу архитектора как коммерческое училище для купеческих сынов, тем меньше мне хотелось принимать библиотеку и хоронить себя заживо среди горы учебников и прочей литературы. Мне в принципе было чем заняться, например оплакивать свою последнюю неудачную любовь. Хотя, наверное, лучшего места, чем пыльная полупустая библиотека, для этого не найти. Можно вытащить томик Цветаевой и насладиться сполна знакомым с юности «Мой милый, что тебе я сделала?!».

К моей радости, никакой волокиты у проходной не случилось. Оказывается, Шура позаботилась и об этом. Как ей это удалось, удивилась я, получая у проходной временный пропуск. Заведующий административно-хозяйственной частью института вручил мне большой железный ключ, а также магнитную карточку, которые открывали библиотеку. Внушительно глядя поверх очков, заведующий веско произнес: «Редкие книги на руки не давать. Читальный зал проверять. Студентам засиживаться в читальном зале не разрешать». С этим напутствием я и начала работу. Я обошла небольшое помещение, тесно уставленное стеллажами с учебниками, методическими пособиями, книгами. Пахло старым клеем, отсыревшей бумагой и пылью. Боковая дверь вела в читальный зал. Рыжие клены институтского парка заглядывали в окна, казалось, что зал освещен мягким золотистым светом.

Впереди меня ждал длинный день. Как намеревалась, я нашла томики Цветаевой и Ахматовой, подумав, вытащила бунинские «Темные аллеи».

Резкий звонок, возвестивший начало перемены, испугал меня. Противно дребезжащий, он вывел меня из состояния спокойного оцепенения, в котором я пребывала полтора часа, и дал понять, что я нахожусь в педагогическом вузе, весьма оживленном месте. И точно: дверь открылась, и в библиотеку ворвалась первая группа студентов. Их голоса, смех, звонки мобильников напомнили мне птичий базар. С первыми запросами я немного запуталась, но потом втянулась, с удовольствием выдавала книги, выписывала формуляры. Дверь то и дело распахивалась, впуская очередную стайку учащихся, кто-то выходил из библиотеки, сталкивался в дверях с друзьями, тут же завязывалась беседа. И только очередной пугающе резкий звонок прекратил эту оживленную суету. Короче, в утренние часы мне так и не удалось полелеять свою обиду на Игоря, моего бывшего молодого человека.

А впрочем, с какой стати обижаться? Наша любовь, которая текла в свое время как мощная полноводная река, стала мелеть, обнажая неприглядные берега, пока не превратилась в мутноватый ручей. И кто в этом виноват? Когда наш роман только завязывался, я была безумно увлечена, – так, что у меня искры из глаз сыпались, когда я видела Игоря или слышала его голос. Игорь чутко отзывался на мое чувство, его отношение ко мне было нежным, очень эмоциональным, его любовь порой даже пугала меня. И вот наступил день, когда я поняла, что он уже не любит меня. Я была подавлена и винила во всем себя. Это я не сохранила любовь, это я черпала из этого источника, полагая, что он неиссякаем… Годы идут. Мне скоро двадцать четыре. Замужем не была, живу с родителями, можно сказать, классика жанра – старая дева. Я горько усмехнулась – институтская библиотека как нельзя лучше соответствовала этому образу. Любовь только в романах на полках, а в жизни вместо ярких насыщенных отношений – беспросветная тоска. Я прошлась вдоль стеллажей, примеряя на себя образ старой девы. Занятно, я никогда о себе так не думала. У меня были романы, даже слишком много, у меня есть друзья. Семья не по-современному большая: если собрать всех, с детьми, внуками и правнуками, получится не меньше сорока человек. Я могла считать свою жизнь полной, но разрыв с Игорем оказался слишком болезненным. Я не чувствовала в себе никакого задора для новых отношений.

Мне страстно захотелось стать одной из книг, стоящих на этих длинных пыльных полках. Ничего не чувствовать, ни о чем не думать, быть просто книгой… Странное желание, не так ли?

– У вас еще открыто? Можно? – послышался робкий голос.

Я очнулась и поняла, что, поглощенная своими мыслями, забрела к дальнему стеллажу библиотеки. За окнами висела синь октябрьского вечера, часы показывали шесть. По правилам, я должна закрывать библиотеку. Но от стойки мне улыбнулся милый молодой человек азиатской наружности.

– Извините, вы еще будете работать? – с легким акцентом переспросил он.

Я задумалась. Шура мне рассказывала, что в институт прибыли на учебу аспиранты Пекинского университета; видимо, этот молодой человек был одним из них.

– Да, проходите, пожалуйста, – предложила я, подумав, что спешить мне все равно некуда, Бунина я могу дочитать и здесь, а бутербродов, купленных днем в студенческом буфете, вполне хватит, чтобы заменить мне ужин.

– Как хорошо! – с благодарностью отозвался аспирант и вручил мне список книг, которые он хотел получить.

Список был длинным. Уж не собирался ли молодой человек провести здесь всю ночь? Я слышала о трудолюбии китайских ребят, о скрупулезности, с которой они выполняют все задания, но даже для очень упорного студента предъявленный список книг был велик. Тем не менее я проворно собрала внушительную стопку, и мы вдвоем, перекидываясь общими фразами, перетащили ее на столик в читальный зал.

– Спасибо, – улыбнулся мимолетной улыбкой молодой человек. – Я знаю, что мне надо работать быстро. Я постараюсь.

– Ладно, только до девяти, не позже. Я закрою библиотеку, – строго сказала я и вернулась на свое рабочее место.

В требовании на книги стояло имя Ли Юн. «Где имя, где фамилия? – подивилась я про себя. – А что, если посмотреть в справочнике? Поискать, как правильно расшифровывать китайские имена: Мао Цзэдуна или Чан Кайши…»

Спустя полчаса я уже знала, что у китайцев первой следует фамилия (она означает принадлежность к клану, большой семье), а потом идет имя. Фамилия Ли очень распространенная. А вот имя Юн старинное, сейчас в повседневной письменности не используются те иероглифы, которыми раньше его писали. Иероглиф «юн» означает «взять, брать». Этим именем нарекали воинов, защитников. В течение жизни китаец может поменять детское имя, данное при рождении, на другое, более подходящее, а потом еще раз сменить его, чтобы благодать, заложенная в новых именах, перешла на их носителя. Незнакомые люди не станут обращаться друг к другу по имени, это серьезное нарушение этикета. Только так: коллега Ян, или доктор Сун, или мастер Ван… Как же мне обратиться к молодому человеку, который корпит над книгами в читальном зале?