Елена Юрская - Злые куклы

И был немало удивлен. Каким-то чудом Афине самой удалось перевестись в местный профильный вуз, получить место в общежитии, сдать внаем пустующую квартиру и чуть не в первый день пребывания в родном городе толкнуть речь с трибуны областного комсомольского слета. Все это не могло быть инерцией глебовского толчка. Виктор Федорович давно не простирал над Афиной Наливайко ни своей длани, ни даже своей тени. А она последовательно шагала вперед и выше. Не в пример Лялечке, которая высунув язык бегала по гинекологам и еле успевала вставать в один ряд с другими студентками — так называемыми позвоночницами.

Но самое странное заключалось в том, что ни в их доме, ни в орбите Кирилла Афина Наливайко так и не появилась. Казалось, что ее совсем-совсем не интересует судьба Ляли в новом, выстраданном замужнем положении.

Летом Глебов все-таки купил «молодым» квартиру. Во-первых, ему не нравилось стоять в очереди в туалет по утрам, особенно — рядом с Кириллом, во-вторых, его раздражали Лялечкина покорность и тот мягкий внутренний свет, который не исчезал, а, казалось, все разгорался, и светил он этому недостойному грязному кобелю. В-третьих, Кирилл стал большим другом тещи — и выпивал с ней по случаю и без. На этот факт глаза Глебову открыла Марья. Сухая, нетребовательная, соблюдающая дистанцию женщина. Она была человеком со стержнем, по выражению Глебова, и теперь уже не убирала во дворе. Только коллектор, только книги.

— Кирилл сопьется. И может привлечь Лялечку. Это надо прекращать.

Глебов все понял. И избавил себя от хлопот. Лялечка забегала редко, стараясь улучить момент, когда отца нет дома. Ей, наверное, было стыдно. Однажды осенью они «совпали». Глебов понял, что дочери нужен совет.

— Толик вернулся. Приглашает всех… Нам пойти?

— Нет, — быстро ответил Виктор Федорович. — Разве они тебе подруги? Что это за друзья? Тебе есть что им сказать?

Вот это последнее было лишним. Ляля взорвалась:

— Он меня любит. Меня, и только меня! Разве этого мало?

— И меня, — хмыкнул Глебов. — И это тоже немало. Сиди дома и наслаждайся жизнью. Не надо никому ничего доказывать, особенно если ты счастлива.

Ага, как же. Ляля, разумеется, пошла на это сборище и потащила за собой отмытого и отъевшегося Кирилла. Вот, дескать, любуйтесь… Она сама не знала, что ею движет. Желание подсмотреть, живо ли старое чувство к Жанне? Интерес к тому, что Афина сумела, а она не смогла? Или любопытство: какими они все стали?

Особого восторга при встрече не было. Оказалось, что все они стали взрослыми и зажили новой, цветной студенческой жизнью. Колеса вертелись, но часовой механизм уже не работал. Кирилл уныло и виновато смотрел на Жанку. Значит, любил? Ляля лихо выпила водки и отчаянно развеселилась. Все они были такие игрушечные, что стоило только немного дернуть за нитку — и можно было ожидать нужного действия. Ляля вызвала Афину на балкон и, сгорая от болезненного любопытства, спросила:

— А сын? Где твой сын?

— В Доме малютки. — Афина курила крепкие папиросы и казалась очень взрослой. — Там мать. Но в дальнейшем будем отдавать на усыновление. Мне этот анкетный хвост ни к чему… А вы когда?

— Папа просил немного повременить — доучиться, — потупилась Ляля.

— Ну, этому-то особо учиться не надо, — хмыкнула Афина и покровительственно улыбнулась. — Дурное дело — не хитрое. Кстати, у тебя есть конспект «Материализма и эмпириокритицизма»? Некогда мне, понимаешь? Дашь? Выручишь? Потому что Жанке, — Афина противно хихикнула, — кажется, тоже некогда. Вон, смотри, как обжимается.

Ляля повернула голову и сквозь немытое стекло балконной двери увидела, что ее Кирилл нежно и очень пылко целует Жанну. Под пение сладкоголосого Джо Дассена… Этого следовало ожидать.

— Ну что, допрыгалась-дохвасталась? — Пьяненькая, но внимательная Наташа выкатилась на балкон и обняла обеих девушек. — Вот такие они все, неверные… Вот такие гулящие… Так что, сестрички, ухо надо держать востро. Смотри, Лялька, на чужом несчастье состояния не сколотишь… Тебя же предупреждали. Так что купи себе, подруга, поводок. — Она громко и противно рассмеялась.

— Сама купи, — огрызнулась Ляля и зашла в комнату. Они и не подумали разжать рук. Они даже не обратили на нее внимания. Они были вместе. А она — одна. Как всегда — одна…

— Чайка моя, а чего же это мы не танцуем? — Над Лялей навис Толик. В гимнастерке и сапогах. Самый шик. И пахло от него пыльным брезентом, солидолом и порохом от бенгальских огней. И еще чем-то — другим, взрослым.

— Танцуем, — тихо сказала Ляля, касаясь его небритой щеки. — Мы очень даже танцуем. — Она нежно обвила его шею руками и добавила почти неслышно: — Ну вот я и вернулась… — И вдруг громко визгливо вскрикнула: — Афина, а как мальчика-то твоего зовут?

— Вячеслав…

«Ее заставили, ее заставили, может, долго пытали. И она, Леночка, как человек добросовестный, не могла сделать для них работу кое-как. Она не терпела халтуры… Но — ее пытали. И где она сейчас?» — Петров-Водкин схватился за голову и заметался по квартире.

Скорее всего, жена была на работе. Но может быть, и нет. Возможно, она скрылась. Сама, не подставляя мужа. От Леночкиного героизма Петров был готов расплакаться, но постарался взять себя в руки. Несмотря на то что он старался не терять голову, в нее все-таки лезли нехорошие мысли. Одна другой хуже. Леночка тоже приезжала в деревню Холодки, отчаянно ревнуя Петрова к оголтелой стройотрядовской вольнице… Ревнуя к первой встречной, к Ляльке, к Жанне, к Афине, к Даше… И он, дурак, чтобы не ударить лицом в грязь, не разуверял невесту, а значительно и хитро надувал щеки. А ведь Леночка могла на этом «застрять». Она была как раз из этих — из таких. Например, последние двадцать лет она вязала шапочку, одну и ту же, надеясь когда-нибудь начать ее, то есть их, шапочек, продажу. Двадцать лет изо дня в день после работы, после возни с детьми, следственных экспериментов, подвигов на кухне она все набирала и прокручивала петли. Что-то было в его Леночке греческое, что-то — от Пенелопы.

И все же письма — это бред. Ее, конечно, пытали… А теперь украли? И будут просить выкуп? Будут требовать, чтобы Петров отказался от дела? Значит, опять Глебов?..

С самого начала этой истории, с Афининого полета, Петров ни минуты не сомневался — это не сегодняшние события. Это — продолжение. Отложенная партия. И шахматист Глебов — главное действующее ее лицо. Только при чем тут Леночка? И почему началось с Афины?.. Вот она, мысль, которая не давала покоя… А что, если его Леночка обо всем догадалась и просто хотела предотвратить? Зная, что он, Кузьма, достаточно твердолоб в части вещественных доказательств и неверия в интуицию, она, понимая все, раньше него бросилась спасать странных женщин, связанных одной судьбой из-за давнего убийства? Может быть, жена его понимает или даже знает больше, чем он.