Ян Мортенсон - Убийство в Венеции

— И вы получаете проценты?

— Это звучит грубо, — рассмеялась она. — Проценты у процентщицы. Я предпочитаю говорить, что получаю гонорар за свои услуги — за экспертизу и связи.

— Понимаю. И вам не надо держать дорогие предметы на складе?

— Именно. Как раз таким образом я и собиралась помогать Элисабет. У нее есть несколько покупателей с солидным капиталом, но которые не хотели бы покупать на аукционах или на открытом рынке. Говорят, у вас в Швеции жесткое налогообложение. Естественно, люди не хотят показывать, сколько у них денег.

— Совершенно справедливое суждение. Лучше всего зарывать в землю то, что имеешь. Но это, боюсь, не всегда помогает. У нас есть целая армия старичков, которые ходят с «волшебной лозой» и лопатками и все это выкапывают.

— Так далеко мы еще не зашли, — улыбнулась она. — Хотя мы на правильном пути. Но, во всяком случае, у нее есть клиенты, которые хотели бы поместить капиталы в искусство, не привлекая к себе внимания. И нередко Элисабет связывается со мной и интересуется, есть ли у меня что-нибудь стоящее. Бывает и наоборот, у кого-то из ее клиентов есть что-либо на продажу, а я могу помочь.

— Это означает, что у вас есть доступ к большим капиталам, — сказал я и пригубил виски.

— Что вы хотите этим сказать?

— Что вам можно доверять. И что те произведения искусства, в продаже которых вы посредничаете, — о’кей.

— В каком смысле о’кей?

— Ну, что они, к примеру, не краденые. Или не являются подделками.

Она протянула руку к бутылке и плеснула в стакан немного виски, бросив туда несколько кубиков льда.

— Совершенно верно. Вас ведь это тоже касается, не так ли? В нашей сфере Кто не честен, тот мертв. Финита.

— Кстати, — сказал я и посмотрел на нее. — Кстати об искусстве и смерти. Вы не знали Леонардо Пичи?

— Почему я должна его знать?

— Не знаю. Но он тоже был антикваром. Он утонул. Точно так же, как Андерс.

— Наверное, он был неосторожен.

И она улыбнулась своей прохладной, неуловимой улыбкой, как на картине времен ренессанса, эпохи не только культурного Возрождения, но и отравлений ядами и интриг. Времен Макиавелли и Лукреции Борджиа.

Трещина на потолке начиналась под основанием лампы, затем змеилась через белый потолок, как река на пути к дальнему морю. Я долго изучал ее лежа в широкой кровати, следя за изгибами на белом поле, пустом, как карта Антарктики.

Я думал о вчерашней встрече с женщиной из сновидения Андерса; из сна, который, возможно, был куда реальнее, чем он хотел его представить. Однако она все отрицала, решительно отвергала.

— Но это же смешно, — рассмеялась она тогда. — Я не имею ни малейшего понятия о том, что снилось Андерсу; а если я и появлялась в его сновидениях, то помимо своей воли, не правда ли?

Я вынужден был с ней согласиться.

— И ни в каких темных домах поздно ночью я тоже не была.

— Только один вопрос, и я оставлю вас в покое. Почему вы меня так испугались?

— А что в этом непонятного? Если вас преследуют, гонятся за вами, кто тут не испугается. Кроме того, если вы женщина, а на дворе ночь. Я же не могла знать, что это окажется славный и кроткий антиквар из Стокгольма, знакомый с Элисабет Лундман.

Она была совершенно права, размышлял я, лежа в кровати. Человек пугается, когда чувствует, что его преследуют. Хотя это, насчет славного и кроткого антиквара, мне не понравилось. Неужели я произвожу именно такое впечатление на молоденьких женщин? Неужели они думают, что я славный и кроткий? Ну да ладно, стерплю. Но на ум пришли новые вопросы, не нашедшие ответа. Например, роль Элисабет. Или Леонардо Пичи. У меня было чувство, что Анна Сансовино знает о нем больше, чем сказала. Мне нужно будет вернуться в этот маленький дворец у канала и снова с ней поговорить. После того как она узнала, что я не так опасен, как она поначалу думала, с ней, вероятно, будет легче разговаривать. Может быть, она наведет меня на контрабанду кокаина в Стокгольм? Спросить — денег не платить.

После завтрака мне повезло — я остановил гондольера, который, пока не сменил профессию, был таксистом в Манхэттене. Он говорил по-английски лучше меня, и объединенными усилиями нам удалось разыскать дом Анны. Он записал для меня адрес на тот случай, если понадобится сюда вернуться. Никогда ведь наперед не знаешь, что может случиться.

Я попросил его подождать, снова поднялся по узкой лестнице мимо свисающих ветвей деревьев в маленьком — полоской — саду вдоль канала и очутился в холле с мозаичным полом.

Дверь открылась, и в дверную щель на меня с подозрением уставилась какая-то старуха. Она пробормотала что-то по-итальянски.

— Я ищу синьорину Сансовино. Анну Сансовино, — и я указал пальцем вверх по лестнице, на второй этаж, где я встретился с ней вчера вечером.

Старуха что-то пробормотала, с грохотом захлопнув дверь.

Я пожал плечами. Или я чего-то не понял, или она не хотела понять. Ну да ладно, справлюсь как-нибудь сам. И я стал подниматься по мраморной лестнице. Когда никто не отозвался на мой настойчивый стук, я нажал ручку и остановился. Это была не та комната. Здесь что-то произошло со вчерашнего дня. А может, я ошибся, попал не на тот этаж? Не было ни длинного, позолоченного дивана вдоль стены под огромной картиной с видом Венеции XVIII века, ни стульев в стиле барокко, что стояли у окна. Комната совершенно изменилась. Не было великолепных картин в роскошных позолоченных рамах, пропала и античная мебель. Теперь обстановка была выдержана исключительно в белых тонах; здесь стояли итальянская кожаная мебель и элегантный стеклянный столик на ножках из стальных трубок. Итальянский модернизм его лучших времен. Но здесь не было Анны Сансовино. Весна Боттичелли исчезла.

На лестнице за мной послышались шаги, я обернулся. Ко мне приближался мужчина, и выглядел он не очень дружелюбно.

— Что вам нужно? — угрожающе спросил он на ломаном английском и нахмурил черные брови.

— Я ищу синьору Сансовино.

— Здесь такой нет.

Я был в этой комнате вчера вечером. Мы сидели и разговаривали на большом диване, который стоял у той стены. И она рассказала, что дворец достался ей в наследство от родителей.

— Глупости, — оборвал меня он. — Дом принадлежит графу Контини. Он сейчас по делам в Нью-Йорке, но возвращается послезавтра. Самое умное, что вы можете сделать, — немедленно убраться отсюда. Иначе я позвоню в полицию.

Я летел домой через Лугано и Женеву, в ясную солнечную погоду. Внизу был величественный альпийский пейзаж, сверкающий льдом Монблан царственно возвышался в окружении миллиард лет назад окаменевших горных извержений. Нереальная, головокружительная театральная декорация. Но мне было не до красот пейзажа, я не глядел на блестящее зеркало Женевского озера. Мыслями я был в Венеции, рядом с женщиной из сновидения Андерса. Неужели ее не существует в реальном мире?