Гийом Апполинер - Детектив и политика. Вып. 1

Когда они вышли на финишную прямую — на Мария Гилферштрассе уже горели фонари. Витрины магазинов были ярко освещены холодным дневным светом, и, нагие и прекрасные, покоились в витринах все удовольствия свободного мира. Поросенок, обложенный листьями салата, помидорами и огурцами. Ветчина. Знаменитые венские пирожные. Бижутерия, камни голубые и зеленые, оправленные в золото и серебро. Английские шляпы. Австрийские шляпы. Пальто для фрау и фройляйн. Пальто для герров: для адвокатов и докторов. Пальто попроще: для водопроводчиков, трубочистов и сталелитейных рабочих. Автомобиль «фольксваген» медленно вращался под стеклянным колпаком. В автомобиле помещалась ярко одетая пара молодых манекенов. Он, в клетчатой кепке, сжимал руль, она, разметав рыжий парик по плечам, прижималась к нему. Деревянные лица манекенов пылали от невозможного восторга. За двадцать минут домчит «фольксваген» пару от «Сохнута» до Толстовского фонда и за двадцать пять — до отеля…

Менеджерша материализовалась из клубов сигаретного дыма, когда они проходили мимо комнаты-офиса. Как будто поджидала их. Из-за ее плеча высовывалось личико ухмыляющейся подружки. В глубине офиса светилась, как фонарь сквозь туман, настольная лампа. Под лампой стояла бутыль не то виски, не то шнапса, очевидно доселе развлекавшая подружек. И два сосуда.

— Гуд ивнинг, — сказала вежливая Елена.

— Гутен абенд, — сказала менеджерша. И выдала фразу, значение которой, разумеется, не было понято ни Еленой, ни ее супругом.

— Что она сказала? — спросил он.

— Понятия не имею, — Елена сделала несколько шагов по направлению к их комнате. Он тоже сделал шаг.

— Хальт! — сказала менеджерша. — Хальт! — Он понял. В старом отцовском самоучителе немецкого языка, еще военных времен, называемом «Памятка воину», солдат обязан был, нацелившись «Калашниковым» в немца, крикнуть ему: «Хальт! Хэндэ хох!» Он остановился.

— Мани, — сказала менеджерша. — Аржан! Гелд!.. Ан, цвай, драй… — она загнула три пальца. Он покачал головой. — Не понимаю! — Хотя уже начал понимать.

Менеджерша обратилась к подружке с длинной фразой, во время произнесения которой она несколько раз с презрением взглядывала на пару. Затем вдруг протянула руку и, похлопав его по накладному карману плаща, вскричала:

— Мани! Аржан! Денга! Гелд… юдэн!

— Толстой фонд… — выдавил он. — Завтра. — И пошел за Еленой. Менеджерша еще кричала им вслед, и в злых фразах он различил опять лишь два слова: «Гелд!» и «Юдэн!».

Бросившись на постель, Елена сказала:

— Ты понял? Эта стерва принимает нас за евреев. Она хочет, чтобы мы заплатили за отель. Она уверена, что у евреев всегда есть золото. — Елена подняла руку и поглядела на свои красивые кольца. — Стерва наверняка была надзирательницей в Аушвице или Треблинке.

Обнявшись, они вскоре уснули, и обоим приснился один и тот же сон. Сергей Сергеич в портупеях и сапогах, с ТТ на бедре едет, сияя золотыми погонами, в открытом «опеле» по Мария Гилферштрассе, а они сидят рядом с ним. Дети военного коменданта. Из дверей отеля выбегает менеджерша и, плача, бежит рядом с «опелем», умоляя ее пощадить.

В последующих изданиях редакция ДиП предполагает продолжить публикацию произведений Э. Лимонова.

Политика гласности и демократии, провозглашенная М. Горбачевым, позволила нам опубликовать фрагмент из выступления члена Коммунистической партии Советского Союза тов. Каменева, являвшегося членом ЦК и Политбюро с 1917 по 1927 год, на XIV партийном съезде в 1925 году, когда он и товарищи Зиновьев, Крупская, Евдокимов и ряд других ветеранов партии были названы «ликвидаторами», «аксельродовцами», «пораженцами».

Многое в речи тов. Каменева сейчас понятно лишь историкам, и поэтому мы не приводим ее целиком. В каких-то своих позициях он — вольно или невольно — помог Сталину уничтожить нэп и обвинить в «правом уклоне» Бухарина, что предшествовало чудовищной «массовой коллективизации».

Каменев произносил свою речь, прерываемый истериками «подсадных», сбиваемый бесконечными выкриками из зала, но он закончил и — как показала История — закончил провидчески.

…Я не буду касаться вопроса о том, принадлежит ли к большевистским орудиям политической борьбы метод опорочивания отдельных товарищей, если даже тов. Бухарин счел необходимым повторить прием, знакомый партии, — прием напоминания о наших октябрьских ошибках, то в дальнейшем эти темы и эти методы, вероятно, будут разработаны очень широко…

Вы можете спросить: почему вы выступаете на съезде, почему вы не выступали раньше? Потому, товарищи, мы выступаем на съезде, что нам мешали и запрещали выступать до сих пор. (Голос с места: «И хорошо».) Тут у нас опять-таки различные мнения, — что хорошо и что плохо в большевистской партии. Я считаю, что очень плохо, что партию поставили в такое положение, когда правильное или неправильное наше мнение не могло быть высказано и обсуждено партией до съезда. У нас XIV съезд. Я был на одиннадцати из этих съездов, с нами солидарны товарищи, которые были на тринадцати из этих четырнадцати съездов. Я уверяю вас, что это первый съезд, на котором вопросы настолько серьезные, как существование в нашей партии течения пораженцев, течения ликвидаторов, течения аксельродовцев, встают перед партией только в самый момент съезда. Я уверяю вас, что никогда в партии не было такого положения, чтобы съезд должен был решать подобной важности вопросы прежде, чем вся партия была бы об этом осведомлена и обсудила бы эти вопросы. Нельзя отрицать правильности этого факта. (Голос с места: «Нечего обсуждать».) Вот, если товарищи думают, что факт существования пораженчества в партии, факт существования ликвидаторства в коммунистической партии, существования аксельродовщины в нашей среде не стоит даже обсуждать, что можно просто поверить, что такие течения есть, что это касается только тех, которые сидят в этом зале, а не делегатов тех окружных, районных, губернских и городских конференций, которые 3–4 недели назад обсуждали общее положение партии и готовились к съезду и ничего этого не знали и не слышали, — если товарищи придерживаются того мнения, что происходящее здесь не касается всей партии в целом, то позвольте вам сказать, что вы глубоко ошибаетесь: мы так партию никогда не вели. Съезд поставлен перед необходимостью обсуждать вопрос, выносить ответственнейшие решения по пунктам, о которых партия не знает и которые не докладывались на конференциях, о которых члены ЦК не имели поручения при разъездах на места доложить и осведомить партию. Тов. Микоян указывал, что мы вместе с ним проводили немаловажную северокавказскую конференцию. Я спрашиваю: вот я, как докладчик ЦК, едучи на эту конференцию, или Сокольников, едучи на казанскую конференцию, имели мы поручение от ЦК довести до сведения партии, что вот, товарищи, есть у нас пораженчество, ликвидаторство, аксельродовщина, что мы должны по этому поводу высказаться и обсудить? Имел ли я или тов. Микоян представление о том, что на съезде эти вопросы встанут? Я утверждаю, что ни я, ни Микоян не имели этого представления…