Артур Дойл - Мое любимое убийство. Лучший мировой детектив

Мое основное правило — говорить «нет» на подобные просьбы; смешивать дела с удовольствием — плохая стратегия. И я становлюсь бесполезен для женщины, когда дело доходит до обмена секретами. Женщина — такое противоречивое существо, когда речь идет о принципе честной игры.

То, что она не способна хранить тайну, — сущий вздор! Еще как может! Она будет хранить тайну, пока дьявол не поседеет, умоляя ее поделиться с ним, — но только если это ее устраивает. В этом и вся проблема! Никогда не знаешь, когда ей взбредет в голову, что молчать уже невыгодно. Если женщина вообразит, что болтовня принесет ей больше бонусов, чем молчание, она тут же положит ему конец и тайна выплывет наружу — без разницы, в какие неприятности ты можешь попасть в итоге.

Во всяком случае, я не могу не заводить друзей во время плавания. Так появилась миссис Эрнли, молодая вдова, американка с кучей долларов, которая была дружелюбна со мной с самого отплытия.

Я положил на нее глаз, едва она поднялась на борт, и дал слово старшему стюарду, что эта женщина будет обедать за моим столом. Небольшое вознаграждение, которое возместит мне и длинные часы плавания, и низкую зарплату, и большую ответственность капитанской службы!

Мы прекрасно поладили, и я заботился о ней, как только мог — ведь сделать это было больше некому.

Сегодня миссис Эрнли была рядом со мной на нижнем мостике — помогала «стоять на часах», как она это называла (хотя какие уж тут часы, когда на меня так смотрят!), и болтала о всякой ерунде — с неимоверной американскостью и с таким простодушием, которое должно казаться неприличным, но не казалось.

— Я накупила уйму вещей в Лондоне и Париже, — пожаловалась она, — и боюсь теперь, капитан Го, что нью-йоркская таможня спустит на меня всех собак.

— Боюсь, да, — ответил я.

Я и правда боялся: именно так обычно и начинались разговоры с просьбами помочь спрятать вещи где-нибудь на корабле, чтобы провести их мимо таможни.

— О этот непреодолимый, ужасный налог! — сказала она. — Жаль, что мы, женщины, не можем голосовать, иначе мы бы изменили это. Думаю, вы вряд ли считаете женщин способными голосовать, капитан. Но мы куда круче в этом смысле, чем половина мужчин!

— Я не против права голоса, — отозвался я, — но только на условиях, которые будут справедливыми и для мужчин.

— Что хорошо для одного, то хорошо и для другого! — сказала миссис Эрнли.

— Не совсем так, — ответил я. — Избирательное право — это современная версия физической силы. У женщин по их природе ее меньше, чем у мужчин, и потому есть какой-то наигрыш в том, когда женщина голосует с мужчиной на равных — ведь тогда получается, что она физически равна ему. [144]

— Сила — это не право! — тепло возразила она. — У умной женщины больше винтиков в голове, чем у чернорабочего. Но ведь он может голосовать!

— Точно! — сказал я, улыбаясь ее милому женскому способу опровергнуть мои аргументы. — Рабочие могут голосовать, а вы нет, потому что право голоса — современный эквивалент физической силы. Сейчас, если мужчина чего-нибудь хочет, он голосует за это, вместо того чтобы за это сражаться, как в старые времена. Тогда он боролся за свои решения, и будет бороться сейчас, если окажется в меньшинстве среди тех, кто физически — карлики рядом с ним. [145]Голос — сила, так же, как и право. С моральной точки зрения это то же самое, как если бы каждая корова в поле имела право голоса. Интересно, как бы они голосовали по поводу сливочного масла или о разделке телячьих туш?

— Мне ни капельки не интересно, как бы голосовали коровы, — сказала миссис Эрнли. — Но я заявляю вам, капитан: когда мы, женщины, получим право голоса, то уничтожим этот мерзкий налог на женские украшения и прочие милые мелочи, сотрем его с доски! Если все будет продолжаться так же, только самые богатые женщины смогут одеваться!

— Я не рассматривал это с такой точки зрения, — ответил я. — Какой ужас! Тем не менее всегда есть более дешевая одежда — хлопок с узором тоже может хорошо выглядеть. Видите ли, нет никакой необходимости приводить этот созданный мужчинами налог к столь отвратительному концу.

— Капитан, — внезапно прервала она меня, — вы можете кое-что сделать для меня?

Я знал, что больше не могу откладывать неизбежное. Она собралась просить меня рискнуть свободой и моим делом ради ее кошелька. И, если быть честным, что я мог сделать?

— Да, — с некоторой долей безнадежности отозвался я и уточнил: — Это колье или диадема?

— Взгляните, — сказала она и открыла сумочку.

— Сколько вы за него заплатили? — спросил я. — Вам надо бы запереть его в сейф. Ради всего святого, не говорите никому на борту, что у вас с собой такая вещь! Капитанские обязанности и без того тяжелы, не добавляйте к ним еще и это! Закройте сумочку, пожалуйста, и отнесите ее в сейф. Так будет гораздо безопаснее.

— Оно стоило почти миллион долларов, — ответила она, глядя на меня. — И мне кажется, что я буду должна заплатить еще столько же. Я хочу провезти его контрабандой. Не хочу ни цента платить из этого ужасного, мерзкого налога.

— Миссис Эрнли, — сказал я, — вы, очевидно, недостаточно хорошо знаете таможенников США. Позвольте сообщить вам, сударыня, что они довольно умны и, скорее всего, уже знают не только то, что вы купили ожерелье, но и то, сколько вы за него заплатили.

— Нет, — ответила миссис Эрнли, — они наверняка ничегошеньки об этом не знают, капитан. Я уже решила, что не стану платить налог. Представляете, целых шестьсот тысяч долларов за одно это ожерелье! Сущий грабеж! И потому я втайне договорилась со своим другом, мсье Жерво, ювелиром, и мы встретились у него дома, и я купила эту прелесть там же, за наличные. Вы видите, они не могут об этом знать!

— Моя дорогая миссис Эрнли, — возразил я, — когда речь идет о чем-то, что может касаться таможни США, не стоит быть ни в чем уверенной — разве только в том, что она все время работает. Американцы — они такие, если вы не знали. Если у них есть какой-то план, они следуют ему со всем тщанием, а если они исполняют гражданский долг, то делают это так же тщательно и при этом сорока разными способами. Так уж они устроены. Стараются нарастить свою продуктивность на фунт живого веса, получается это у них или нет. Держу пари, когда таможенники поднимутся к нам на борт, то будут знать и то, что ожерелье у вас, и имя того человека, у которого вы купили его. Так что они наверняка сделают попытку заставить вас заплатить за него!

Миссис Эрнли упрямо покачала головой. У нее была чертовски хорошенькая маленькая головка, и мне было все равно, качает ли она ею или кивает. В обоих случаях это выглядело премило.

— Уверена, что они не знают! — заявила она. — Я была крайне, чрезвычайно осторожна! Я и сейчас осторожна, капитан, и готова поставить свой последний доллар, что они и не помышляют о том, будто я что-то купила. Ни их секретные агенты, ни кто-либо еще! О, я знаю о них гораздо больше, чем вы предполагаете, капитан Го! Я слышала рассказы моих родичей, их приглашали в Казначейство… и я знаю, что придется столкнуться с трудностями, но думаю, что все будет в порядке, если вы поможете мне. Я все продумала заранее, умнее плана не бывает! Да, у меня все просчитано. Вы поможете мне, капитан? О, я не имею в виду, что вам надо рисковать бесплатно. Я так не поступлю! Заплачу вам долю, если вы мне поможете… Долю из того, что я бы заплатила за него, так подойдет?