Дональд Уэстлейк - Мокрушники на довольствии

Мне не хотелось отправляться в тюрьму. Ох, как же не хотелось мне в тюрягу. Догадка насчет Тессельмана осенила меня впервые, и теперь мне нужно было время, чтобы обмозговать ее, побегать и выяснить, имеет ли она смысл.

Тессельман норовил внушить мне, будто серьезно относился к Мэвис Сент-Пол, будто хотел добыть ей роль в музыкальной комедии. Он обещал ей жениться. Но его панегирик Мэвис звучал не правдоподобно, и Бетти Бенсон разделяла мою мысль о том, что Тессельман только корчил из себя влюбленного. Они вполне могли подраться. Возможно, Мэвис узнала, что он просто водит ее за нос. Они поругались, Тессельман вышел из себя, пырнул ее ножом...

– Ты собираешься гулять без башмаков? – спросил меня Граймс.

– Слушайте, Граймс, – сказал я, – мне вообще не хочется никуда идти. В чем дело? Вы что, ребята, продолжаете ставить силки на Билли-Билли Кэнтела?

Я вам уже говорил, что не знаю, где он, и мне это по-прежнему неведомо. Знай я, где его искать, самолично доставил бы Билли-Билли на Центральную улицу.

– Говорить будешь в участке, – ответил Граймс. – Тебе предоставят для этого все возможности Легавых не переспоришь и не урезонишь. Если уж им что втемяшится, пиши пропало. Даже взорвись за окном атомная бомба, они все равно поволокут меня через развалины прямиком в участок.

Я знал, что бесполезно пытаться разговаривать с легавыми. Лучше сыграть в их игру, поскорее выбраться из кутузки и опять заняться делом. Я оделся и в сопровождении Граймса вы шел в гостиную.

Элла сидела в кресле у телефона, а спутники Граймса, вот уже много часов неотлучно находившиеся при нем, стояли в дверях.

Элла взглянула на меня и сказала:

– Они не дают мне позвонить Клэнси.

– У них нет уважения к законности, – ответил я. – Позвони ему тотчас после нашего ухода.

– Хорошо, – ответила она. – Надеюсь, ничего серьезного, Клей?

Этого я не знал, а посему сказал:

– Нет, ничего серьезного, просто эти ребята потеряли где-то колоду карт и теперь маются бездельем.

– Пошли, – поторопил меня Граймс.

– Я сейчас же позвоню Клэнси, – пообещала Элла напоследок.

Когда мы шагали к лифтам, Граймс заметил:

– Ты ее не стоишь. Похоже, она славная девушка.

– Славная, – ответил я. – Слушайте, нам и впрямь надо куда-то ехать?

– Да.

Дверцы лифта открылись, и мы вошли в кабину. Четверым тут было малость тесновато.

– Я правда не знаю, где Билли-Билли, – повторил я. – Можете посадить меня хоть на целую вечность, я все равно не буду этого знать.

– Кэнтел тут ни при чем, – ответил Граймс.

Лифт пошел вниз, но противная легкость в желудке объяснялась отнюдь не этим обстоятельством.

– Так дело не в Кэнтеле? – спросил я.

– Черт, ты и сам прекрасно это знаешь, – ответил Граймс.

– Откуда?

– А оттуда! Ты до кого-то добрался. Не знаю уж, до кого, только нам велели прекратить розыск Кэнтела и не осложнять жизнь синдикату, – он скривился от омерзения. – Иногда мне хочется стать президентом. Всего на сутки. На какие-то двадцать четыре часа.

– Значит, вы взялись гадить мне из-за чего-то другого, так? Зелен виноград, да?

– Поговорим в участке, – ответил он.

– Ну и зануда же вы, мистер Граймс, – сказал я, утратив всякую охоту продолжать разговор. Тессельман все-таки сдержал слово, отозвал легавых, чтобы дать мне возможность без помех выяснить, кто убил его подружку и подставил Билли-Билли. И куда мне теперь девать свою версию? В помойное ведро, вот куда.

А если Граймс преследует меня не из-за Кэнтела, какого черта ему надо?

Спрашивать его было бессмысленно, он решил молчать, чтобы сойти за умного, и не скажет даже, какой сегодня день недели. Не знаю уж, в чем там дело, но остается лишь надеяться, что Клэнси по-быстрому вызволит меня. Я был отнюдь не расположен к такого рода игрищам.

В участок мы ехали долго и молча. А когда приехали, то оказалось, что меня привезли совсем не в тот участок, в который я ожидал попасть. Значит, легавые не хотели, чтобы Клэнси сразу же освободил меня. Никто не стал оформлять мое задержание Мы прошли мимо конторки дежурного и очутились в чреве здания среди зеленых стен. Стало быть, пока меня даже не арестовали.

Надо будет ждать, потеть и гадать, за что я здесь, до тех пор, пока мне не соблаговолят сообщить об этом.

Мы гурьбой вошли в тесную каморку с голыми стенами, и я понял, что уже участвовал в такого рода представлениях. Тут были стулья; один стоял посреди комнаты, остальные – тут и там возле стен. Освещение, как я заметил, было обыкновенным, никаких ярких лучей, направленных на стул, стоящий в середине.

По правде сказать, и дневного света, просачивавшегося сквозь грязные оконные стекла, было вполне достаточно, и включать электричество вообще не пришлось.

Комната была заставлена пепельницами на подставках, но возле среднего стула не оказалось ни одной и, стало быть, курить я не смогу. В углу стоял аппарат для охлаждения воды, и я знал, что уж мне-то не достанется ни глотка. Я уже предвкушал веселую забаву и не стал дожидаться ничьих указаний, а просто уселся на стул посреди комнаты и принялся ждать. Граймс и двое других легавых пару минут послонялись по комнате, снимая пиджаки, ослабляя галстуки, со скрежетом передвигая стулья. Граймс налил себе чашку воды из охладителя, и я услышал за спиной «буль-буль-буль».

Наконец они решили приступить к делу. Граймс взял на себя ведущую роль и остановился передо мной, а двое других сели поодаль.

– Где ты был весь день? – спросил он.

– Да в разных местах, – ответил я.

– Имена и адреса, – потребовал Граймс.

– Запамятовал, – сказал я. – Вношу ясность: я не отказываюсь отвечать, просто забыл.

– Забыл, где шлялся день-деньской?

– Да, сэр, забыл. Забыл, где шлялся день-деньской. На улице было ужасно жарко. Вероятно, этим все и объясняется. Одно я помню точно: нигде не было кондиционеров.

– Как долго ты сожительствуешь со своей девицей? – спросил другой легавый.

Я удивился.

– Несколько недель.

– Ты не надумал бросить ее?

– Нет, – ответил я, гадая, куда он клонит.

– А кто жил у тебя до нее? – поинтересовался Граймс.

– А в чем дело?

– Я первый спросил, – сказал он. – Отвечай.

Я страшно смутился, мне понадобилась целая минута, чтобы вспомнить имя той девицы. Она была грудастой блондинкой и выглядела на миллион, хотя в койке едва тянула на пятнадцать центов. Черт, как же ее звали? Наконец я вспомнил.

– Анита Мерривелл, танцовщица из «Ла Копла».

– А до нее?

– Почем мне знать? Думаете, я веду картотеку?

Все эти расспросы казались мне совершенно бессмысленными. Я никак не мог понять, что происходит, а когда я не в состоянии понять, что происходит, я начинаю нервничать. Я машинально сунул руку в карман и достал сигареты, но Граймс тотчас выхватил у меня пачку.