Анна и Сергей Литвиновы - Бойтесь данайцев, дары приносящих

Однако Провотворова, вернувшегося к ней, Галя погладила по суконному плечу и сказала: «Да, спасибо тебе, мой родной, я напишу заявление. Я действительно очень хочу осваивать новую технику. И в космос хочу».

Полигон Тюратам (космодром Байконур).

Владик

В ноябре шестьдесят первого на полигон с инспекцией прибыл сам министр обороны, маршал Советского Союза Родион Малиновский. Разумеется, хозяева-военные перед визитом стояли на ушах: мыли все, что моется, красили все, что красится, и убирали с глаз долой все, что может ненароком вызвать раздражение высочайшего чина. В том числе прикомандированным гражданским строго-настрого было велено не маячить: находиться или на рабочем месте, где вид иметь лихой и придурковатый, или безвылазно сидеть в комнате общаги.

За пару дней до маршала явилась обслуга: особые повара и даже официантки. В столовую «люкс» для главных конструкторов Владика и других, равных ему по статусу инженеров все равно не пускали. Однако те, кому по штату было положено, рассказали, что подобного меню не видели даже в лучших московских ресторанах: икра севрюжья, крабы, балыки, кета, севрюга и прочая, и все по самым коммунистическим ценам, наесться деликатесами от пуза можно на трешку. Роскошные официантки, похожие на артисток, демонстрировали чудеса вежливости и расторопности.

Для Малиновского приготовили целую программу. Прошлогодняя катастрофа с днепропетровской ракетой Р‑16, когда погибло почти сто человек (в том числе Флоринский), лишь ненадолго затормозила ее отработку. Через год она уже уверенно летала, и говорили, что ее даже приняли на вооружение. Поэтому министра первым делом свозили на восстановленную после катастрофы сорок первую площадку и там успешно запустили Р‑16. Затем показали ему, как взлетает новая «королевская» ракета Р‑9. Почтил Малиновский визитом и монтажно-испытательный корпус, где Владик удостоился чести его лицезреть. Первым делом маршал спросил (в стиле стареющего Державина из пушкинских воспоминаний): «А где здесь, братец, нужник?» Туалет в течение трех последних суток охранял от чьего-либо несанкционированного доступа специальный лейтенант, и высокого гостя туда немедленно препроводили. Затем Мишин (заместитель Королева) доложил министру о спутнике-разведчике «Зенит‑2» и в том числе заметил: «Он сделает видимыми на Земле даже скопления вражеской бронетехники», – на что Малиновский резонно возразил: «Пока вы аппарат на Землю вернете и пленки его проявите, те танки противник уже в другое место перебросит». Мишин не стал рассказывать, от греха, о системе передачи изображения по телевидению – и, как впоследствии оказалось, был прав.

Так и не откушав в столовой «люкс», маршал отбыл на десятую площадку – в городок, в гостиницу, а там и назад, в Москву. Кто-то из военных вздохнул с облегчением: «Самое лучшее в любом смотре – это пыль из-под колес отбывающего начальства», – и Иноземцев не мог с этим не согласиться.

Инженеры в МИКе продолжили проверять, разбирать, вновь собирать и испытывать первый советский спутник-шпион «Зенит-два». Работали, как всегда перед пусками, безо всяких выходных, по двенадцать-четырнадцать часов.

Впервые запускали советский космический разведчик одиннадцатого декабря. Клубился странный для этих мест туман. Владик, на правах старожила, занял законное место не просто в бункере, но даже в главном помещении – пультовой. Ракета нормально ушла со стола, по громкой связи начался отсчет секунд – как же они медленно движутся, когда взлетает ракета, и неизвестно, взлетит ли! Десять секунд, двадцать, тридцать, сорок… Дотянуть бы до семисотой, что означает – отделение третьей ступени, изделие вышло на орбиту! Но – нет, на четырехсотой голос по трансляции с деланым равнодушием проговорил: «Падение давления в камере! – А потом: – Давление на нуле. – И безнадежное: – Прием по всем средствам прекращен». Последнее могло означать одно: связь со спутником потеряна по всем каналам – скорее всего он погиб.

Разочарованный и расстроенный, народ зашагал по ступеням бункера вверх, на волю, курить. У Владика даже комок подкатил к горлу и защипало в носу. Так жалко почему-то было бедный «Зенит-второй». Столько они отдали ему труда! Рядом, не скрываясь, хлюпал и сморкался в платок Жора.

Потом оказалось: прогорели газопроводы в двигателе третьей ступени. Поэтому автоматика отключила движок. Аппарат, не долетевший до орбиты, должен был упасть на Землю вне территории СССР, из-за чего сработала система аварийного подрыва. Три кило взрывчатки разнесли первого советского космического шпиона в клочья.

Пока начальство разбиралось, что случилось и что делать дальше, у Владика появился продых. Ясно было, что его системы никакого отношения к аварии не имеют, поэтому в ближайшие сутки-двое его не дернут. Замечательно: хоть и страшно жалко ракету и спутник, появилось время помыться-постираться-отоспаться. Тут он вспомнил о письме Нины, жены Флоринского, и его записках.

Вернее, он о них не забывал – просто цейтнот со спутником-разведчиком был таким, что не до поисков. Но между делом выяснил: где, будучи на полигоне, проживал отец. Оказалось, в том же общежитии, что и Владик, в сто девятой комнате.

Комнаты в гостинице для специалистов обычно не запирались. Причина простая: брать у них было нечего. Об этом в те годы говорилось обычно с гордостью: «У нас и воровать-то нечего!» Они были комсомольцы, простые парни и девчата, увлеченные делом, бескорыстные бессребреники. И главной их ценностью были собственные головы и руки. В противовес существовали где-то в стране частные собственники , стремящиеся иметь личные машины, ковры-хрусталь и даже дачи: всякие там завмаги, завбазами или переродившееся начальство. Но таких было мало, и они казались чуждыми, несоветскими. Как их только земля носила! Любое приобретательство и накопительство считалось безусловным злом, а бессребреничество – одной из доблестей, которой гордились.

Сто девятая оказалась не заперта. Владик толкнул дверь. В комнате никого. Обставлена она была так же бедно, как его: железные кровати, стол, шифоньер. Единственная привилегия в сравнении с его житьем – коек было не пять, а три. У молодого человека защемило сердце: вот, значит, в какой бедности окончил свой земной путь его отец. Ум и талант не обеспечили ему ни рубля. Впрочем, у Флоринского имелась квартира в доме в Подлипках – но теперь это жилье отойдет, видимо, назад предприятию.

Со дня смерти Юрия Васильевича прошло больше года, и его койко-место на полигоне ни малейших отпечатков личности старого конструктора уже не несло. В его углу сменилось как минимум двое постояльцев – вот она, койка, у окна. Владик решил не тянуть резину – немедленно нырнул под кровать. Пол в общежитии был дощатый, и сейчас, в декабре, сквозь щели в досках немилосердно дуло. Иноземцев пожалел, что не захватил фонарик – под кроватью, несмотря на день, оказалось темновато. Он откинул свисавшее одеяло, стало посветлее. Пыли было столько, что она свернулась в клубки. Здесь валялись также пара папиросных окурков разной степени окаменелости, горелые спички, смятая газета. Владик подумал, что искомая доска должна подниматься легко, чтобы Флоринскому каждый раз при обращении к своим запискам не надо было вскрывать пол с помощью гвоздодера. Попробовал пошевелить одну половицу – прибита намертво. Вторую – тот же результат. Третью… А вот третья легко двигалась в своих пазах. Щели в полу оказались гигантскими – еще бы, ведь общагу для спецов строили стройбатовцы, и сверхударными темпами. Доска без усилий подцепилась одним пальцем и выворотилась вверх ногами. Под ней, на утрамбованном земляном полу, лежали тщательно свернутые в трубочку листки папиросной бумаги, исписанные мельчайшим почерком. Владислав, лежа, сунул их в карман, затем вернул доску на место и только после этого полез из-под кровати ногами вперед. И тут услышал сверху чей-то громовой голос: