Иван Лазутин - Бомба Геринга

— Слушаю вас, рейхсмаршал! — сухо, официально, как подчиненный начальнику, бросил генерал-фельдмаршал.

— Смольный — это штаб революции большевиков. Это то, чем в Москве является Кремль. — Взгляд Геринга упал на бронзовую пепельницу. — Из этого здания в семнадцатом году Ленин руководил восстанием. Для всех русских, а для защитников Ленинграда в особенности, Смольный б настоящее время является гарантом веры в их победу.

— Понял вас, рейхсмаршал, — чеканно ответил Мильх. — Назовите второе здание, которое нарушает душевный покой моего фюрера.

— Второе здание — это типография большевистской газеты «Правда». Вот уже третий месяц не было дня, чтобы в осажденном городе не выходила «Правда». Советским летчикам каждую ночь удается прорываться сквозь кольцо блокады и сбрасывать в условленном месте матрицы этой газеты.

Вошел адъютант. Он хотел что-то сказать, но Геринг жестом приказал оставить его вдвоем с генералом. Адъютант вышел.

— Русские могут жить без хлеба, они могут жить без воды, без крова над головой… Дух борьбы и стойкости этой до фанатизма одержимой нации непостижим уму среднего человека! Своего рода евангелием у этого народа является газета «Правда». — Геринг смолк и, пройдясь вдоль стола, тихо, теперь уже не приказывая, а по-товарищески советуя, проговорил: — Эргард, ты понял, что приказ фюрера относится в равной степени ко мне и к тебе — генеральному инспектору военно-воздушных сил Германии? Фюрер знает, я ему сказал об этом, что сегодня ты летишь в 1-й воздушный флот и сделаешь все, что он от нас требует.

— Готов служить великой Германии! — твердо произнес генерал-фельдмаршал и энергично вскинул над головой руку. Его щеки снова зарозовели, в глазах появился воинственный блеск.

Геринг наклонился над столом и пожал руку Мильху:

— Фюрер не забудет нашего верного служения Германской империи. И чем скорее два этих большевистских очага будут развеяны в пыль и пепел, тем внушительнее будут выглядеть списки наших личных высших наград.

Геринг проводил Мильха до двери и еще раз крепко пожал его сильную, мускулистую руку:

— Желаю удачи.

…На утро следующего дня, двадцать девятого ноября тысяча девятьсот сорок первого года, в десять часов тридцать минут по московскому времени немецкий летчик Ганс Келлер в сопровождении эскадрильи истребителей на своем видавшем виды «юнкерсе» с эмблемой леопарда на фюзеляже и крыльях прорвался сквозь заградительный огонь зенитной артиллерии защитников Ленинграда и в заданном квадрате задымленного города нажал на гашетку бомбового пуска. Фугасная бомба огромной разрушительной силы, лениво отделившись от самолета, полетела на землю.

Владимир развернул газету и еще раз, словно не веря себе, пробежал взглядом строки Указа Президиума Верховного Совета СССР о награждении его орденом Красного Знамени.

— Черт возьми, это же здорово! И ведь не в какой-нибудь второразрядной газетенке, а в «Известиях»! Ну, похвали меня, Ларчок. Разве я плохой у тебя? Разве в мирное время за пустяки награждают боевыми орденами?

Лариса подошла к Владимиру и, склонившись, молча поцеловала его в щеку. С того самого дня, когда они подали заявление в загс, в ней что-то изменилось. Все эти полтора месяца ожидания дня регистрации она испытывала доселе неведомое ей чувство щемящей радости и тревоги: а вдруг все это сон? Вдруг в одно прекрасное утро она проснется в своем студенческом общежитии и поймет: не было никакого капитана Горелова, не было наяву никакой любви, не было заявления в загс…

До регистрации брака осталось три дня. И чем ближе была та грань, за которой ее жизнь, ее судьба навсегда соединятся с жизнью и судьбой Владимира, тем сильнее росли в душе Ларисы тревога и волнение. С Владимиром она познакомилась два года назад, еще на третьем курсе, знала его так, как, наверное, не знала себя, и все-таки какое-то смутное предчувствие не то беды, не то какой-то опасности томило ее сильнее и сильнее. «Может быть, эта тревога бывает у невест перед замужеством?» — думала Лариса и успокаивала себя тем, что все это она придумала. Ведь Владимир любит ее… «А может быть, этот страх и беспокойство поселились в мою душу потому, что только сейчас я по-настоящему поняла, какая опасная работа у Володи? Лишь за последний год он обезвредил более ста авиационных бомб, сброшенных в войну фашистами. А с бомбами шутки плохи…»

Путало ее еще и то, что в своей рискованной работе Владимир находил что-то похожее на упоение, игра со смертью рождала в его горячей и страстной натуре неудержимый азарт. А однажды, размечтавшись о своей жизни и представив себя женой Владимира, Лариса ужаснулась от одной только мысли: а вдруг в одном из поединков со смертью Владимир не выйдет победителем? Что будет с нею тогда?..

— Ты что, Ларчок? Не рада, что о твоем капитане узнала вся страна?

— Рада, очень рада, — тихо, почти шепотом проговорила Лариса и, подойдя к платяному шкафу, открыла дверку. — Володя, примерь еще раз костюм, мне кажется, что немножко тянет левое плечо.

Владимир взял костюм и прошел в другую комнату. Через минуту он открыл дверь и, приняв картинную позу манекена, застыл на пороге.

Это рассмешило Ларису.

Владимир приосанился перед зеркалом, тряхнул густой русой шевелюрой и важной, величавой походкой подошел к Ларисе. Оторвав от утюга ее руку, он поднес ее к своим губам и так же невозмутимо торжественно и чинно опустил на утюг.

— Нет-нет, сюда!.. — Указательным пальцем правой руки Лариса властно показала на свою щеку, а гибкие пальцы ее левой руки проворно нырнули в густую шевелюру Владимира.

— Не честно!.. В любви насилия не бывает! — взмолился Владимир и при этом скорчил такую гримасу, как будто испытывал нестерпимую боль.

— Кому говорят — сюда!.. — И снова указательный палец руки Ларисы коснулся ее правой щеки.

Сейчас в его доме Лариса пока невеста. А через три дня во Дворце бракосочетания, куда они уже тайком ходили два раза, чтобы поглядеть, как проходит церемония этого торжественного таинства соединения двух чужих людей в единую судьбу, среди высоких мраморных колонн, увенчанных лепными атлантами, она будет робко и молчаливо стоять рядом с ним в белом подвенечном платье (Владимиру не нравилось слово «свадебное», а поэтому он просил Ларису называть его подвенечным), на ее плечи невесомо воздушно будет ниспадать бело-дымчатая, переливающаяся, как воздушное марево летнего зноя, фата… С того дня она всегда будет Гореловой… Горелова Лариса Сергеевна. Владимир был до глубины души тронут, когда неделю назад случайно увидел, как, оставшись одна, Лариса на полях газеты пробовала расписываться своей новой фамилией. Буква «Г» у нее получалась такой же, как и у Владимира. Было видно, что она старалась, чтоб заглавная буква была с таким же размашистым хвостиком, как у Владимира. И это ее желание расписываться так же, как расписывается он, его радовало и трогало.