Наталия Швец - Мой друг работает в милиции

Самыми красивыми среди них были неончики, такие фосфорические торпедки с яркими огоньками на боках.

Но больше всех других рыб я любил скромных барбусов, которых Димка подарил мне вместе с аквариумом. Сейчас, разыскав полосатые треугольнички среди песчаного пастбища, я стал наблюдать за ними и думать о том, что сейчас делает Димка в чужом доме, среди чужих людей.

Утро следующего дня было солнечным и чистым. Проснулся я рано, когда мама только собирала Варежку в детский сад. Она спешила, и я сказал, что сам отведу Варежку, которая очень обрадовалась.

Когда, чмокнув меня в щеку, Варежка скрылась за дверьми детского сада, я не спеша пошел к проспекту Газа. Сознание того, что мне предстоит дело, наполняло меня каким-то новым уважением к себе, хотя и не хотелось опять идти в магазин и рассказывать о собранном ребятами магнитофоне, к которому я не имел никакого отношения. И я очень обрадовался, когда на скамейке под вязом увидел одного Олега Николаевича. В ослепительно бьющих отражаемым светом очках, в белых джинсах и такой же белой, правда, не первой свежести, рубашке, он сидел на скамейке, скрестив на груди руки.

Я поздоровался, но он лишь неопределенно пошевелил губами, а потом сказал:

— Разносить будем. По квартирам.

— Уже записи есть? — спросил я.

— Мг-м.

— К родителям пойдем? Говорящие письма? — догадался я.

Мы прошли несколько кварталов по набережной Фонтанки и оказались в маленьком, тихом переулке, среди старых массивных домов темного камня. Здесь Олег Николаевич достал из сумки несколько коробок с пометками: «Армстр.», «Гут.» и «Сестр. Бер.». Наверное, это были названия песен, записанных ребятами. Он заглянул в записную книжку.

— Есть. Вот этот подъезд. Квартира сорок один, спросишь Гусакова.

Я понимающе кивнул и побежал через дорогу. Дверь квартиры сорок один открыл мужчина средних лет в пижамных брюках и майке. Сначала он не понял, зачем я пришел, потом обрадовался:

— Смотри, как быстро! Действительно — фирма! А я, грешным делом, боялся, думал, наболтал тот усатый.

Я объяснил, что Борис Всеволодович — начальник пионерского лагеря, что ребята сами сделали магнитофон, и он уже работает.

— Стало быть, он вас приспособил? — еще больше удивился мужчина. Я объяснил ему, что Борис Всеволодович никого никуда не приспособил, просто у нас — технический кружок.

— Смотри, как устроился! — покачал головой мужчина и вдруг засомневался. — Самодельный магнитофон… Запись-то, наверное, барахло?

Я обиделся и, хотя в глаза не видел магнитофона, стал уверять, что запись прекрасная. Мужчина махнул рукой:

— Ладно, парень. Передай своему старшему, что, если он меня обманул, найду его хоть в лагере, хоть в яслях.

Я хотел еще что-то сказать, но он захлопнул дверь. Огорченный, я спустился вниз. Олег Николаевич ждал меня на набережной.

Мы пошли дальше бесконечными поворотами и окольными переулками, пока не вышли на Садовую улицу в том месте, где ее пересекает проспект Майорова. Во дворе одного из угловых домов мне нужно было разыскать Фантеева.

Им оказался маленький старичок в очках на резиночке вместо дужек. Сначала он не хотел меня впускать и, повернувшись ко мне правым ухом, несколько раз переспросил, к кому я пришел, потом догадался:

— Ах, вы к моему внуку! Передать ему вот это? Пожалуйста, пожалуйста. Он знает, что здесь?

— Не внуку, а от внука! — прокричал я ему.

— От внука? Простите, а где вы его встретили?

— Как — где? В пионерском лагере! Он записал на этой пленке, наверное, свой голос или какую-то песню и прислал вам.

— Мой внук?

— Ну, да!

— Еще раз простите, но к кому вы, собственно говоря, пришли?

— Да к вам, к Фантееву!..

Третий адрес выпал на Средне-Подьяческую улицу, где нам была нужна какая-то Мухина.

Мне открыли, и в сумеречной прихожей, освещенной небольшой лампочкой в голубоватом плафоне, я увидел женщину, похожую на Снежную Королеву из любимой сказки Варежки. Белокурая, одета во что-то голубое с белыми кружевами. Я робко поздоровался и спросил Мухину. Голубая ответила, что это она и есть. Я протянул ей коробки:

— Это вам.

Голубая только взглянула на коробки и ни о чем не спросила, а велела подождать и скрылась в глубине квартиры. Затем она вышла снова и что-то вложила мне в руку.

— Молодец, — сказала она равнодушно.

Попрощавшись, я стал спускаться вниз, но разжал пальцы, и стены лестничного проема словно качнулись: у меня на ладони лежала пятидесятикопеечная монета!

Я бросился назад и изо всех сил бешено зазвонил в колокольчик. За дверьми послышались торопливые шаги, и голубая так поспешно распахнула их, что чуть не столкнулась со мной нос к носу.

— Что случилось?

— 3-зачем вы мне дали денег? — почему-то заикаясь, выговорил я. — Эт-то же вам от ваших детей!

И сунул ей полтинник.

— Моих детей? — в свою очередь возмутилась голубая и вдруг яростно затопала ногами: — Нахал! Спекулянт! Вон отсюда! Чтоб духу твоего не было!

Она кричала напрасно: пулей, почти не касаясь ступенек, я слетел вниз и помчался к скверу. Запыхавшись, я остановился у скамейки, на которой полулежал Олег Николаевич, и выпалил, сжав кулаки:

— Она дала мне денег!

Олег Николаевич слегка пошевелился, но ничего не сказал.

— Она дала мне денег! — повторил я.

Он поправил очки и посмотрел на меня.

— Ну и что?

— Как — что? — возмутился я. — Понимаете, она дала мне денег! Прямо сунула в руку.

— А ты не взял? — поинтересовался он.

— Конечно, нет! Но как она смела?

Олег Николаевич слабо махнул рукой.

— Вы не верите? — в отчаянье спросил я.

Он остановился.

— Слушай, долго ты будешь… — Он сделал неопределенный жест. — …Надоедать мне? — Он с трудом нашел нужное слово. — Тебе порядочный человек дал денег, а ты не взял. И зря. Сейчас бы пива выпили, то есть я хотел сказать — газированной воды. Голова болит…

— Вы все шутите, — озадаченно сказал я, — а я не понимаю, как она могла дать мне этот проклятый полтинник? Я же письмо привез от ее детей!

— Детей, носорогов в полосочку, — сказал Олег Николаевич. — Ты все-таки чудак… Ладно, идем. Нам с тобой еще сегодня вкалывать и вкалывать.

…Я лежу в траве, надо мной бездонное синее небо, в котором словно никогда и не бывало облаков. Сюда я прихожу в заветные минуты.

Здесь я читал письмо от Димки, с дачи. Он писал, чтобы я не расстраивался из-за ракетки. Я все равно играю лучше многих, и мне надо по-настоящему тренироваться.

Еще он писал, что мать Алексея Ивановича поправляется, снова ведет юннатский кружок для ребят младших классов. С Алексеем Ивановичем в выходной день они вскопали весь участок и засеяли, а теперь поливают и пропалывают. Малыши так привыкли к Димке, что без него не ходят даже купаться.