Лоренцо Каркатерра - Парадиз–сити

— Хочешь сказать, что итальянцы на диете не сидят? — спросила Дженнифер. — И о собственной внешности не заботятся?

— Очень даже заботятся, — согласился Ло Манто. — Только не сходят по этому поводу с ума. И смысл в жизни видят в том, чтобы плотно поесть, а не в том, чтобы этого избежать. Еда для них важна не менее, чем дружба, любовь, религия. Это один из ключей к нашей душе. Хочешь понять итальянца — узнай, какую еду он любит.

— Это и на тебя распространяется? — поинтересовалась Дженнифер.

— А что? — переспросил Ло Манто, пристально посмотрев на Дженнифер поверх своего стаканчика. — Хочешь поближе со мною познакомиться?

Дженнифер смотрела ему прямо в глаза в течение нескольких секунд, а затем скосила взгляд на нескончаемую череду автомобилей, катящую через Ленокс–авеню.

— А с какой радости мы тут стоим, пьем кофе посреди Гарлема? — спросила она, попытавшись переключить разговор обратно на дела полицейской службы. — И что потом? Экскурсия вокруг Манхэттена на кораблике «Серкл Лайн»?

Ло Манто зашагал по тротуару навстречу движению, отхлебывая кофе на ходу. Его глаза цепко следили за тем, что творится на улице. Как всегда во второй половине дня, тут было полно народу. Пожилые женщины уже закупили продукты и с натугой везли их домой. Тележки, набитые пластиковыми мешками с провизией, жалобно повизгивали колесами. Перед витринами кондитерских лавочек отирались средних лет мужички. У этих тоже было постоянное занятие — сигареты и болтовня. В магазинах было не протолкнуться. Широкая улица жила полной, активной жизнью. Это был район, населенный рабочим людом, где уже чувствовались результаты борьбы с преступностью. Его понемногу осваивало новое, более преуспевающее поколение. Люди с энергичными молодыми лицами и карманами, набитыми деньгами, приезжали сюда, желая немедленно взяться за дело и превратить обветшалые халупы в свеженькие, симпатичные особняки.

— Не знаю, хватит ли у нас сегодня времени, — ответил он Дженнифер, швырнув пустой стаканчик в уже переполненный мусорный бак. — Может, завтра, если все удачно сложится.

— Действительно, что же это такое — съездить в Нью—Йорк, а по Гудзону не поплавать? — поддакнула Дженнифер, постаравшись вложить в каждое слово максимум сарказма. — Но прежде чем я побегу за парой билетов на кораблик, может, все–таки хоть намекнешь мне, какого дьявола нам здесь нужно?

— Хочу повидаться со старым другом, — пояснил Ло Манто, остановившись перед темно–серым фасадом здания, немытым, наверное, уже несколько десятилетий. — Думал, и тебе будет интересно с ним познакомиться.

— Очередной друг детства? — спросила Дженнифер, с усилием проталкиваясь сквозь древнюю вращающуюся дверь из стекла и дерева в длинный темный коридор, где воняло старым засохшим пивом.

Ло Манто толкнул дверь посильнее и повел Дженнифер в конец коридора, к не менее старому и скрипучему лифту.

— Надеюсь, ты не боишься собак, — обронил он, оставив ее вопрос без внимания. — Мо — человек дружелюбный, во всяком случае, становится таким, когда поближе с ним познакомишься. А вот Малыш Мо — это совсем другая история. Этой псине непременно надо, чтобы ее любили и уважали. И если у него складывается впечатление, что ему недостает любви или уважения, он становится невыносим.

— Как же тебе удается с ним ладить? — удивилась Дженнифер, ступая внутрь зыбкой кабины лифта, когда Ло Манто уже нажимал на кнопку шестого этажа.

Он вытащил из кармана пакетик с сухариками для собак.

— Любит он меня, — пояснил Ло Манто. — Этого мне удалось добиться с помощью регулярных взяток.

Дверь лифта со стуком захлопнулась, и остаток пути два детектива проехали в молчании.

Слепой Мо Равный был когда–то «королем черного тотализатора» в Восточном Бронксе, причем просидел на троне более сорока лет. В этот район его возили на работу дважды в день: рано утром — собирать ставки, и после последних скачек, на закате, — за выручкой. Годы сделали свое дело — старые кости просили покоя, и основную часть связанной с беготней работы букмекер перепоручил команде своих «шестерок». После долгого дня, в течение которого нужно было собрать ставки, а потом расплатиться с выигравшими и полицией, слепого Мо Равини везли обратно в его гарлемский офис, где он проводил еще несколько часов, обзванивая своих боссов и отчитываясь об итогах дня. О его личной жизни было известно мало. Разве только то, что у него были жена и сын, которые жили на ферме, купленной им где–то в штате Джорджия. Еще меньше знали о его молодости и о том, как он прибрал к рукам незаконный игорный бизнес в трех из пяти основных районов Нью—Йорка. В один прекрасный день он просто взял да и объявился здесь, словно выпал из густого облака, — высокий и крепкий молодой человек, слепой от рождения, единственный сын чернокожей уборщицы и белого бухгалтера каморры. Слепого Мо было легко узнать по неизменной посеребренной трости, которой он ощупывал дорогу, и мордатому британскому бульдогу, который был скорее не поводырем, а бдительным дозорным. Слепой редко говорил, и никто в районах, где Мо вел свои дела, ни разу не видел, как он ест. Куда бы ни направлялся этот человек, за ним следовал большой седан с водителем — Черным Джеком по фамилии Керри. Стоило лишь крикнуть, и машина тотчас оказывалась рядом.

Шофер, сосредоточенно крутивший «баранку», был столь же немногословен, как и его хозяин. Казалось, Слепого Мо интересует единственная вещь на свете — процесс азартной игры: ставка, действие, выигрыш.

Впервые Слепого Мо Ло Манто увидел, когда самому ему не было и семи лет. Тогда мать впервые доверила ему поставить заработанный за день доллар на ее счастливое число — «двести тринадцать». Ему навсегда врезался в память этот момент: вот он подает слепцу сложенную записку и шепчет цифру, в точности так, как велела мать, и осторожно кладет доллар на протянутую правую ладонь. В то первое утро Ло Манто наклонился, чтобы погладить по голове бульдога, и получил в ответ недовольное рычание.

— Повезло тебе, — сказал мальчишке Слепой Мо. — Скажи спасибо, что у Малыша Мо настроение хорошее. Попробовал бы ты сделать это завтра — остался бы не только без доллара, но и без пальца.

Ту же процедуру Ло Манто проделывал на протяжении последующих семи лет. Ставка никогда не превышала доллара, и число оставалось все тем же. Разговор длился не более минуты, бульдоги становились все злее. Однако Ло Манто потихоньку привык к этому и всегда с нетерпением спешил сделать ставку. Угол Восточной 238‑й улицы и Уайт—Плейнс–роуд стал для него обязательной остановкой на пути в школу. Слепой Мо нравился ему, а на рычание и лай собак, сменявшихся у его ноги, мальчик научился не обращать внимания.