Лоренцо Каркатерра - Гангстер

— Одного тебе больше чем хватит на первое время. — Ангус Маккуин запустил руку в жилетный карман и извлек очередную сигарету. — Сто врагов и один друг позволят тебе достичь богатства в бизнесе. Любом бизнесе.

Пуддж пожал плечами и ткнул большим пальцем в сторону Анджело.

— С этим у меня не будет никаких проблем, — сказал Пуддж. — Пока я с ним, у меня хватит ненавистников — за обоих.

Ангус Маккуин рассмеялся, запрокинув голову.

— Значит, ты везучий парень, — сказал он. — Сделал важный шаг, еще не начав дела.

— Можешь даже надеяться умереть богатым, — вставила, улыбнувшись, Ида Гусыня. — Ты понял правила игры.

Анджело поглядел на Пудджа.

— Я не позволю тебе умереть, — произнес он, почти не шевеля губами.

— Спасибо, — отозвался Пуддж. — Теперь я буду спать спокойно.

Ида Гусыня и Ангус Маккуин переглянулись и улыбнулись.

Паолино, высоко подвернув штаны, стоял по колено в чистой воде залива Сити-Айленд и копался руками в мягком песке. Подняв голову, он взглянул на Анджело, сидевшего на средней банке маленькой гребной лодочки, и улыбнулся. Мальчик, между ногами которого стояла наполовину заполненная мидиями корзина, тоже улыбнулся. В небе висело горячее утреннее солнце.

— Много уже набралось? — громко крикнул Паолино, хотя их разделяло совсем небольшое расстояние.

— Штук пятьдесят! — крикнул в ответ Анджело. — Может быть, немного больше.

Паолино, прищурившись, посмотрел на солнце; под жаркими лучами его белая кожа уже успела покраснеть.

— Еще три часа, — сказал он, — и корзина будет полна.

— Все эти ракушки для нас? — спросил Анджело. Рукава его белой футболки были связаны, она прикрывала ему спину.

— Столько, сколько сможем съесть, — ответил Паолино. — А остальное отдадим соседям.

— Хочешь попить, папа? — спросил Анджело, вынимая бутылку красного вина, завернутую в тряпку.

Паолино сполоснул руки в кристально чистой воде и подошел к Анджело. Они вдвоем покинули Нижний Манхэттен глубокой ночью на фургоне знакомого молочника, отправившегося в Бронкс по своим ежедневным торговым делам. Большую часть пятичасовой поездки они спали, а оставшееся время любовались пейзажем по сторонам дороги. Между мальчиком и отцом появилась быстро расширяющаяся пропасть, и Паолино чувствовал, что никак не может помешать начавшемуся отдалению. Слишком мало времени он мог уделять своему сыну, которому уже пошел девятый год; тех минут, которые он был в состоянии урвать от сна после изнуряющей работы, явно не хватало для полноценного общения. Это была еще одна катастрофа из той бесконечной цепи бедствий, которыми ему пришлось расплатиться со своей новой родиной за то, что она впустила его.

Паолино возненавидел Италию за ту легкость, с которой она отдалась в грязные руки организованной преступности. Но, оказавшись в Нью-Йорке, он увидел, что здесь опасностей несравнимо больше. Улицы Нижнего Манхэттена засасывали таких мальчиков, как его Анджело, и выталкивали в зловещий мир, обещавший залатать их дырявые карманы смятыми комьями нетрудовых, легких денег. Анджело, оставаясь еще совсем ребенком — по возрасту, — уже поглядывал на запасной выход из грязного тупика, который представляла собой жизнь в наемной трущобной комнатушке.

Паолино бросил рубашку на борт лодочки. Искрящаяся на солнце вода напоминала ему о давних временах, когда он проводил дни в долгих прогулках по зеленым холмам, и свежим лугам, и вдоль окаймленных деревьями дорог, присматривая за своим стадом. Тогда собственное будущее казалось ему ясным, как безоблачное летнее небо. То время, как ему казалось сейчас, было очень недолгим и происходило в месте, столь же далеком от него, как звезды. Он ощущал себя так, будто попал в средоточие чьей-то чужой жизни и рассматривает ее со стороны, перебирая воспоминания совершенно незнакомого человека.

— Даже не помню, когда я в последний раз грелся на солнце, — сказал Паолино. — До чего же хорошо!

— Долго еще мы здесь будем? — спросил Анджело. Его английский становился все лучше с каждым днем, мешало лишь то, что он жил в окружении нью-йоркских итальянцев, которым казалось намного легче продолжать разговаривать на родном языке, чем добавлять к своим многочисленным трудностям освоение нового. Даже заикаться он стал заметно меньше.

— Молочник проедет здесь в четыре, — ответил Паолино и протянул руку, чтобы взять у сына бутылку. Глотая домашнее вино, Паолино рассматривал краем глаза лицо мальчика; черты юного лица имели такое сходство с чертами матери, что Паолино вздрогнул. — А в чем дело? Тебе нужно куда-то идти? — спросил он, вытирая губы и возвращая бутылку Анджело.

— Я нужен Пудджу, — сказал Анджело.

— Ему нужна твоя помощь? — переспросил Паолино. — А зачем?

— Я не знаю, — ответил Анджело.

— Послушай меня, Анджело, — сказал Паолино, положив влажную руку на колено мальчика. — Я знаю, что сейчас тебе приходится несладко. Жизнь у нас не слишком хорошая. Но будет лучше. Когда упорно трудишься, жизнь обязательно изменится к лучшему. Это единственный способ жить, какой я знаю и которому хочу научить тебя.

— Ангус Маккуин не трудится, — сказал Анджело. — И живет лучше.

— Ангус Маккуин — преступник, — прошипел Паолино, его глаза потемнели от ненависти к этому человеку и его образу жизни. — Он слишком плох для того, чтобы работать. Он живет за счет моей работы. Моего пота. Он может научить тебя только неправильной жизни. Жизни, отравленной ядом.

— Он учит меня играть в карты, — сказал Анджело.

— Ты еще маленький, — сказал Паолино. — Когда ты станешь постарше, он научит тебя чему-нибудь похуже.

— Ты боишься его? — спросил Анджело.

— Я боюсь за тебя , — ответил Паолино. — Я знаю, какое зло творят эти люди. Я видел это в Италии своими собственными глазами. И не желаю видеть это здесь. Не желаю, чтобы все повторилось снова.

— Так ты поэтому приехал в эту страну? — спросил Анджело, уставившись на корзину с мидиями.

— Я приехал ради тебя, — сказал Паолино. — Я хотел для тебя лучшей жизни, чем та, что была у нас в Италии. Но я не смогу сделать этого, если ты предпочитаешь этих людей мне.

— Они мои друзья, — сказал Анджело, вновь подняв глаза к Паолино.

— Но мне они враги, — сказал Паолино. — Если ты останешься с ними, станешь одним из них, то не сможешь оставаться моим сыном.

Анджело отвел взгляд и долго рассматривал залив, на его лицо набежало теплое спокойное выражение.

— Я люблю тебя, папа, — прошептал он. — Но я не хочу быть похожим на тебя.

Паолино глядел на профиль своего сына и испытывал почти неодолимое желание заплакать. Он всегда считал Анджело слабым, непригодным к тем требованиям, которые предъявляла к людям эта жестокая страна. Теперь он понял, что ошибался. В хилом теле его сына имелась твердая сердцевина, о которую должны были сломаться зубы всех опасностей, что поджидали его впереди.