Геннадий Головин - Стрельба по бегущему оленю

Когда ДэПроклов думал о Камчатке, думал о том, что значит понятие «достойная жизнь», он всегда вспоминал Крохинусов.

Дед внешностью обладал Шкловского — толстый, подвижный, лысый, веселый. Она — типичная еврейка, сплошь седая, грузноватая уже, юмористически ворчливая. В обоих, несмотря на титулы и возраст, живо жило, неубиваемо жило, как бы поточнее сказать, студенчество . Необыкновенно отрадно было рядом с ними. Они были абсолютно естественны. Они жили без малейшего насилия над собой — так точно выбрано было ими дело жизни, так точно они выбрали друг друга, так естественно чувствовали себя в этом мире — и в шикарных каких-нибудь конференц-залах заграничья, и в убогой темной избушке на берегу Дальнего, и в институтской аудитории — абсолютно свободные, вольные, с удовольствием и со вкусом живущие люди…

— Грех сказать, — произнес ДэПроклов, — но мне кажется, что это хорошо. Они вовремя ушли. Я не представляю их среди этого , — он неопределенно повел рукой вокруг.

— Может быть.

— А кто сейчас на Дальнем?

— Никого. Недостаточность, как теперь любят говорить, финансирования. Пост на озере Дальнем упразднен.

ДэПроклову стало вдруг тоскливо.

— Я плохо помню, но, по-моему, там смысл был в постоянности, в долговременности наблюдений. Теперь, стало быть, все — псу под хвост?!

— Я бы так не говорил. Пятьдесят лет они все же понаблюдали. Нигде в мире ничего подобного не было сделано. Они, конечно, рассчитывали… Впрочем, сейчас об этом говорить смысла уже нет.

— Да, — повторил ДэПроклов, — говорить смысла уже нет.

Вспыхнуло табло под потолком: «Пристегнуть ремни…» и он услышал в себе знакомое, полузабытое, бодрое чувство: все, словно бы быстренько и споро стало в нем перестраиваться, настраиваться на новый лад, на новый город, на новые знакомства, на новую работу. Дорога кончилась. Из точки А в точку Б он, как сотни раз до этого, прибыл. Дальше — по накатанной дорожке: гостиница, телефон, встреча, разговоры.

«Новая работа», — хмыкнул он про себя. — «Вот именно, что „новая“, такой работы у тебя еще не было».

Очень осторожно, с некоторой даже надеждой он глянул внутрь себя: как он там, тот ДэПроклов? Тот пребывал в состоянии прежнем — заледеневший в ненависти, в злобной судороге скорченный; безжалостный и опасный. В очередной раз он подивился этому соседству.

Что именно он будет делать, какие шаги предпринимать в первую, вторую, третью очередь — он не знал. Одно только знал точно: нечего загадывать даже на два хода вперед. Он сказался в обстоятельствах, абсолютно новых, незнакомых, и действовать следовало соответственно: шаг, оглядеться, еще шаг, опять оглядеться…

Мир, в котором он ненароком оказался, был опасный мир. И игра, в которую он согласился играть, была опасная игра. Несмотря на заверения серенького мафиози. Об этом надо было помнить. Об этом он принуждал себя помнить.

«Тихохонько, милый, тихохонько… — убеждал он сам себя, — шаг, оглядись, еще шаг, опять оглядись…»

Все было иначе.

Серое, грязноватое низкое небо. Свирепый ледовитый ветер, неприязненно пронизывающий, заставляющий дробно, болезненно плясать скрюченное от холода нутро.

Хмурые озябшие лица.

Мертвый аптекарский свет фонарей в сумерках — хотя был еще день-деньской.

Неуют. Потемки. Тоска.

Все было иначе. И иначе быть не могло. Потому что это была, да, Камчатка, но Камчатка, на которой уже не было Нади.

…Левак заломил цену, от которой ДэПроклова аж пошатнуло, но он не стал рядиться.

Велел подъехать к автобусу «Аэропорт-город».

Старичок уже сидел там, угнездившись возле окошка, терпеливо замерзал в тощеньком своем, много лет ношенном пальтеце.

— У меня машина. Давайте я вас подвезу. Когда еще этот автобус отправится…

— Нет-нет-нет! — всполошился старик, — я прекрасно на автобусе доеду! Спасибо.

— Не «нет-нет-нет», а «да-да-да»! — грубо, слегка даже разозлившись, сказал ДэПроклов и выхватил из-под руки старичка стоявший на коленях баульчик. — Это все ваши вещи? Пойдемте, пойдемте, не то увезу.

— Ко мне же ехать — не ближний свет! — запричитал старик, послушно, однако, последовав за ДэПрокловым.

— Ничего-ничего, — ответствовал тот, — за те деньги, которые этот кровопийца заломил, довезет как миленький.

Старичок, наконец, влез в машину, и ДэПроклов с отрадой услышал, как блаженно вздохнулось тому в сухом, хорошей кожей пахнущем тепле кабины.

Назвали адрес. Шофер весело откликнулся: «Бу-сделано!» — поехали.

Надо было о чем-то говорить, и ДэПроклов спросил:

— А вы в Москву на предмет чего летали? Если не секрет.

— Какой же секрет? Только я не в Москву, а во Владивосток ездил. На предмет, как бы сказать, передислокации.

— Ну и как?

— Передислокации не будет.

— Вы сколько лет на Камчатке?

— Пятьдесят. Чуть даже побольше.

— Тогда вы абсолютно правы.

— Разумеется, прав. Только кто бы убедил в этом мою внуку.

— Как-нибудь я к вам заеду — убедю!

— Буду премного вам благодарен.

Не обязательный был разговор, никого ни к чему не обязывающий. ДэПроклов знал, что наверняка больше никогда не увидит этого симпатичного старичка, однако по застарелой привычке разговорил его и узнал, что живет он вдвоем с внучкой, которую он называл «внука», «внуке» — двадцать три года, она работает там же, где и дед, — в местном отделении ТИНРО и хотя безумно любит Камчатку, изо всех сил рвется на материк, ей кажется, что там и легче и проще жить сейчас, чем здесь, где жить, особенно молодым, почти невмочь и из-за дороговизны, и из-за смехотворно низкой зарплаты, которую, к тому же, вот уже четыре месяца не выдают — все из-за той же пресловутой «недостаточности финансирования» — но главное, из-за того, что большинство сверстников и сверстниц ее, у кого была возможность, уже сбежали или мечтают сбежать в Россию.

— О-о! — изумился вдруг старичок, — мы, оказывается, уже приехали! Как быстро!

— А мы, кстати, так и не познакомились, — спохватился ДэПроклов и протянул старичку руку. — Дмитрий. Проклов. Журналист. Бывший.

— Да-да! — Воскликнул старичок. — Действительно! Как же мы это? Леонтий Иванович. Извольский. Очень рад. Найдете время, заходите. Я вон в том доме живу, квартира, легко запомнить, тринадцать. Действительно, очень рад был нашему знакомству. Всего вам наилучшего!

— Теперь — в «Авачу»! — сказал ДэПроклов, оставшись один, и вдруг как-то очень внятно почувствовал, что он — на Камчатке — один.

Все было иначе.

Гостиница, с улицы глядя, казалась нежилой. Светилось лишь несколько окон.

В вестибюле, полуосвещенном и гулком, стоял тихо-отчаянный запах запустения.

Женщина, вышедшая к нему из комнатки администратора, была заспанна и, похоже, несказанно обрадовалась живому человеку, потревожившему ее.