Юлия Терехова - Хроника смертельной осени

– Вот именно! – процедила она и замерла: что она сказала! Зачем она это сказала?! Что он теперь будет делать? Что она теперь будет делать?

А Булгаков застыл – так и стоял, с ее одеялом в руках, глядя на Катрин с непроницаемым выражением лица. Только чуть подрагивали губы, совсем незаметно – лишь он сам ощущал эту дрожь.

– Что ты сказала? – негромко произнес он наконец. – Я правильно расслышал?..

– Не знаю, что ты там расслышал… – проворчала Катрин, внезапно успокоившись. Какая теперь разница – если ей суждено предстать перед этим гордым и сильным человеком капризной дурой – значит, так тому и быть. И вообще, сама во всем виновата. Если б она откликнулась на его чувство раньше, то сейчас не ощущала бы себя так, словно ей приходится что-то у него вымаливать.

– Катрин, милая, что с тобой происходит? Давай поговорим начистоту, – ласково заговорил он.

– Нет, – отрезала она.

– Да, – твердо сказал он.

– Тебе пора на работу, – сумрачным голосом напомнила она. – Иди, опоздаешь.

– Плевать, – Сергей положил одеяло, а затем стянул с себя куртку и швырнул ее в угол. – Не уйду, пока мы не поговорим. Хватит с меня этого абсурда.

Катрин сглотнула слезы. Видимо, действительно пришло время расставить точки над i. Больше тянуть нельзя. Какой смысл? Сейчас она выложит ему все откровенно, и он с облегчением уйдет. А она останется одна, в пустой квартире, наедине со страшными воспоминаниями. Ей пора учиться жить с ними самостоятельно.

Она повернулась к нему, по-прежнему избегая встречаться с ним взглядом. Выглядела она действительно жалко – покрасневшие от слез веки, распухший нос, спутанные длинные волосы, трясущиеся губы.

– Хорошо, – прошептала Катрин, убирая пряди с лица. – Давай поговорим… если ты настаиваешь.

– Да, я настаиваю, – твердо сказал Булгаков, снова усаживаясь на кровать. – Говори.

Его слова прозвучали как приказ. Катрин сжалась, подобно пружине. Еще мгновение, и она ринулась вперед, отпустив эту пружину – Катрин физически ощущала, как та раскручивается, со свистом набирая силу…

– Я понимаю, что ты больше не любишь меня, как прежде, – выпалила она. – И поэтому хочу, чтобы ты ушел. Мне невыносимо жить рядом с тобой и понимать, что ты вынужден терпеть меня из жалости.

– Что? – Булгаков пытался вникнуть в то, что слышит. – Какая жалость? Ты с ума сошла?

Она наконец решилась взглянуть на него, и Сергей захлебнулся в боли и обиде, плескавшихся в ее темных глазах. Он знал, что в ее душе океан отчаяния, но не ожидал, что ему придется тонуть в этом океане. Он смотрел на Катрин и ждал ответа – хоть какого, пусть сбивчивого и нелогичного… Но она должна откликнуться.

– Ты все прекрасно понял… – наконец заговорила Катрин. – Ты меня больше не любишь.

Булгаков хотел что-то сказать, но она его перебила:

– Ты не виноват, я сама себе омерзительна… Чего уж тут говорить о тебе… или о ком-либо еще.

Сергей не пытался спорить с ней, он рассматривал Катрин, стараясь понять истинный смысл ее слов. Она, наконец, замолчала и уткнулась лицом в колени. «Ну вот и все, – думала Катрин, – слава богу, я ему все сказала, нашла в себе мужество. Теперь он уйдет, и все закончится. Я останусь одна». Ей снова стало до смерти тошно, а тишина, повисшая в комнате, с каждым мгновением становилась все более вязкой и нестерпимой. «Что же он не уходит, – она почувствовала, как в груди поднимается волна ярости. – Что он тянет время? Неужели не понимает, как мне больно?..» Слезы вновь потекли по ее лицу.

Однако прошла еще пара мгновений, прежде чем Сергей заговорил:

– И с чего ты взяла, что я больше тебя не люблю?

– Ты не можешь меня любить такую, какой я стала.

– И какой же ты стала?..

– Ты хочешь, чтобы я повторила тебе то, что сказала тогда, в больнице? Я не могу говорить об этом. Прости, Сережа… Очень больно… В моей душе черным-черно, в ней не осталось ничего светлого. А тело мое осквернено и унижено – стоит ли о нем вообще говорить, – ее голос сорвался.

– Твое тело… – Булгаков говорил медленно, взвешивая каждое слово, не спуская с нее горящего взгляда. – Твое тело – самое вожделенное для меня, что есть в мире. Понимаешь ли ты, в каком аду я живу последнее время? Видеть тебя так близко и не сметь приблизиться.

Катрин замерла. Подобного она никак не ждала. Утешения, сочувствия, жалости – но не этих жарких слов, от которых по ее коже пробежали мурашки, щеки запылали, а сердце ухнуло вниз с немыслимой высоты.

– Что?.. – еле слышно прошептала она.

– Если б ты только знала, как я грызу ночами подушку, чтобы не завыть – так нестерпимо я тебя желаю, – он сжал челюсти с такой силой, что Катрин показалось: она слышит скрежет его зубов.

– Так почему же ты… Почему ты ни разу не зашел ко мне? – вопрос вырвался у нее помимо ее воли. – Я же все время рядом…

– И это самое мучительное, – мрачно признался он.

– Но тогда – почему?!

– Неужели ты не понимаешь! – не помня себя, едва соображая, что делает, он схватил ее за плечи и встряхнул. – Кто я для тебя, Катрин? По-прежнему, просто друг? Тогда не удивляйся, что я не лезу к тебе в койку.

– Посмотри мне в глаза, – прошептала она умоляюще. – Ну, посмотри…

Она провела ладонью по его лицу, гладя лоб, скулы, губы…

– Посмотри на меня, – с нежностью шептала она. – Что ты видишь?

Он погружался в бездонные глаза как самый безнадежный утопающий…

– Неужели там только благодарность и привязанность к другу? – продолжала она шептать, придвигаясь к нему все ближе и ближе.

– Как я мог так ошибаться? – он произнес это только движением губ, но она услышала.

– Как могла я так ошибаться, – откликнулась она, и их губы наконец встретились.

Сергей потянул вниз ворот халатика, все еще не веря, что получил возможность и право смотреть на ее обнаженное тело, не отводя взгляда. Репино не в счет – там она истекала кровью, и он не мог сосредоточиться на столь желанной наготе, а сейчас он касался ее кожи губами, с наслаждением вдыхая теплый и чувственный запах. Нежные руки обвили его шею. Катрин шептала какие-то слова, но он не расслышал и не решился переспросить, и было ему не до этого. Зарычав, он обрушился на нее всем весом, едва понимая, что делает, инстинктивно опасаясь, что она может ускользнуть вновь, и его мечта о ней останется неосуществленной…

– Катрин, – прошептал он. – Я люблю тебя… Я так давно тебя люблю.

– Я знаю, – прошелестела она. – И я… люблю тебя. Хорошо, что не поздно… еще не поздно…

Они слились в одно целое, дыхание двоих сделалось единым, и не нашлось бы силы, способной в тот момент оторвать их друг от друга. Жаркая нежность пульсировала в ритме с их сердцами, пронзала чувственной болью, рвалась на свободу, изливалась подобно огненной лаве. Катрин чувствовала в себе биение жизни, впервые ощущая себя центром Вселенной. А Сергей торжествовал, обладая этим центром Вселенной, женщиной, о которой он мечтал много лет, которую жаждал, без малейшей надежды получить. Катрин принимала его с такой страстью и обволакивала такой любовью, что свет померк для него, и не осталось ничего, кроме вожделенного тела, от которого он не мог оторваться, словно голодное дитя, припавшее к матери, и водопада длинных волос, в которые он зарывался лицом, забыв обо всем на свете.