Татьяна Степанова - Прощай, Византия!

– Ладно, задавай вопросы.

– Кем был Ираклий Абаканов? То, что он возглавлял МГБ, мне известно.

– Кем он был, ха! А кем был Сталин? Абаканов, между прочим, был его любимцем. Фильм «Иван Грозный» Эйзенштейна видела? Если Берия для Иосифа Грозного был Малютой, то Абаканов… ну, наверное, Федькой Басмановым – этакий молодец, красавец, гожий на все: и врагам головы рубить, и драться, и перед царем на пиру в летнике плясать. В войну руководил контрразведкой. Хорошо руководил, мудро. Немцев, абвер их, во всем переигрывал. Талант имел большой, ум имел – и это в тридцать лет. Такие комбинации выстраивал – мама не горюй. А когда война закончилась, продолжал воевать беспощадно – только уже со своими. Сорок восьмой, сорок девятый год, пятидесятый – тогда всех под одну гребенку гребли. Кто в плену был, кто до войны срок отбывал по пятьдесят восьмой статье того УК. Всех, кто сидел, кто во время войны был освобожден, кровь свою проливал, воевал, награды получил – всех сгребли и без суда в Туруханский край в вечную ссылку. Льва Гумилева, например, а он ведь после лагеря, после освобождения, добровольцем на фронт ушел, до Берлина дошел, ранен был, потом диссертацию в университете собрался защищать… А его – в черный воронок и снова в лагерь, без суда и следствия, без всякой надежды. Одна надежда была только, что Сталин умрет. В последние годы, думаю, и Абаканов этого ждал, хоть и был его любимцем, любимым его слугой.

– Слугой?

– На все руки мастером. Рассказывают про него, что однажды, еще до войны, на приеме в Кремле он по желанию Сталина в стельку напоил японского посла. Того потом его самураи в вагон на руках вносили. Выболтал посол по пьянке какие-то секреты. Это потом называлось удачной операцией контрразведки. После войны Абаканов от разведки отошел, больше делами ГУЛАГа занимался. Мне дед Игоря Копылова рассказывал – он в сорок восьмом году служил адъютантом у генерала Горностаева. Поздно вечером послали его с документами на Лубянку – тогда ведь по ночам работали все, как Хозяин велел. Передать он их должен был в приемную Абаканова. Приехал он, значит, с документами, открывает дверь приемной, а там крик, ругань. Полна приемная генералов, Абаканов всех чуть ли не по стойке «смирно» поставил, кричит на какого-то интендантского – голос у него как труба был, только легионами командовать: «Посажу, сгною, расстреляю!» С генералом от страха удар случился – дед Копылова рассказал, что видел своими глазами тогда, как его, бедолагу, из абакановской приемной на носилках вперед ногами выносили. А ты спрашиваешь, какой он был человек… Такой вот и был. Джаз, говорят, страшно любил, прямо балдел от джаза, к себе даже джазменов вызывал играть. А не понравятся, не потрафят – в лагерь, как завзятых космополитов. Однажды лично приехал с опрегруппой арестовывать редакцию детского журнала «Чиж» – потом объявлено было, что усилиями МГБ было вскрыто особо опасное, глубоко законспирированное космополитическое шпионское гнездо. Жена, говорят, у него была редкая красавица – дочка министра Судакова. Абаканов поздно женился, в сорок лет, а до этого был все холостяк. Холостяк – не пустяк…

– Я слышала, у него было очень много женщин, – заметила Катя. – Да и Нина мне что-то странное про него написала – видела ли я его портрет?

– Про баб я тактично опускаю. – Драгоценный хмыкнул. – За кого ты меня принимаешь? Что я тебе, сплетник завзятый? Про баб его по ящику тебе живописно расскажут: и про актрису, и про балерину, и про певичку, и про писательницу, и про члена партии – депутата, и еще про двести двадцать восемь его любовниц. По крайней мере, жена у него была одна. И сын, как видишь, единственный.

– Но как такой человек мог покончить с собой? Броситься в метро под поезд?

– А что ему надо было: сидеть тогда, в пятьдесят четвертом, ждать, когда за ним приедут, повезут с песнями в родную внутреннюю тюрьму на Лубянке, воткнут в «музыкальную шкатулку» носом в стену? А потом расстреляют как врага народа, приспешника Берии?

– Абаканов был приспешник?

– Сам он был по себе. Своей головой думал. Умная она была у него, только вот придумывала порой страшные вещи. А Берию он ненавидел.

– Они были соперниками, за власть боролись?

– И за власть тоже боролись. Только он его ненавидел. Прилюдно в приемной своей при подчиненных называл палачом и убийцей.

– А говоришь, архивы молчат, – усмехнулась Катя. – А вышел такой портрет, весь сотканный из нюансов и противоречий…

– Еще вопросы будут?

– Его сын, Константин Ираклиевич, как же он?..

– Как мальчик из высокопоставленной семьи с такой биографией и таким папашей вышел при советской власти в люди, а при демократии даже олигархом заделался? Тут, видимо, помогло и сыграло главную роль то, что был он не только сыном Абаканова, но и внуком Судакова, весьма уважаемого и Хрущевым, и Брежневым, и вообще советской властью. Папашу после его самоубийства в пятьдесят четвертом предали остракизму и забвению, а малолетку-внука вырастил генерал и министр Судаков. Внук по его протекции окончил университет, работал потом в Министерстве внешней торговли, ездил по заграницам, в начале девяностых ушел в бизнес. Дела стал большие проворачивать, состояние наживать. Жалко умер рано, а то, глядишь, стал бы круглым миллиардером.

– После его смерти и так осталось большое наследство и наследники – дети от разных жен. Одна из дочерей, как видишь, зверски убита, – сказала Катя. – Только я вот не понимаю, по какой причине ФСБ так активно вмешивается…

– По той причине, что дело, видимо, вовсе не в семейственности и не в наследстве, – ответил Драгоценный.

– А в чем?

– Я не знаю. Возможно, в чем-то, что представляет конкретный интерес для спецслужб.

– Конкретный интерес для спецслужб? Черт, и они при моей помощи втравили Нинку в такое дело. – Катя покачала головой. – А каким может быть этот интерес, а?

– Самым разным. Таким, что мы и представить себе не можем. – Драгоценный допил свой кофе и опрокинул чашку на блюдце вверх донышком. – Хочешь, зайчик, погадаем на кофейной гуще?

Катя смотрела на коричневые разводы на белом фарфоре. Разговор с Драгоценным не успокоил. На душе опять было тревожно. Особенно от того, что повлиять хоть как-то на ход событий она сейчас, увы, не могла.

Многочисленные рисунки Нина хотела развесить по стенам, но негде было достать кнопок. И она просто расставила их на подоконнике и на полу вдоль стены. Лева этот вернисаж словно и не заметил. Правда, когда принесли ужин и Нина вознамерилась кормить его с ложки, как младенца, недовольно отпихнул ее руку и взял ложку сам. Жест был энергичный и осмысленный. И пока этим приходилось довольствоваться.