Татьяна Степанова - Прощай, Византия!

– Вот оно, значит, как вы тут работаете, землю пашете, – протянул он. – В сериалах про вас и мебеля поновее, и техники разной множительной до фига, а в реальности-то вот оно, значит, как. Бедновато. Хреновато. Ну и неудивительно.

– Что неудивительно? – спросил Колосов.

– Да то, что жизнь сейчас кругом такая: спасение утопающих – дело рук самих утопающих, ударный лозунг, самый актуальный. – Ираклий скосил глаза на плакат, изображавший старого французского актера Лино Вентуру в роли комиссара полиции, с которым, несмотря на его ветхость и полинялость, Колосов был не в силах расстаться.

– Ираклий, я вызвал вас для серьезного разговора. – Он перешел к делу.

– Будем говорить о гибели моих близких? Об убийствах? А что вы – вот вы – можете мне сказать по этому поводу? Это ведь нас убивают, не вас, – какое вам вообще дело?

– То есть как? Что вы такое говорите? Возбуждены уголовные дела, ведется розыск – МУР его ведет, мы ведем, активно ищем убийцу.

– Активно ищете? – Ираклий снова усмехнулся. – Да бросьте!

Это «да бросьте!» вышло у него совсем как у старшего Константина, с той же интонацией, с тем же отчаянным сарказмом.

– Если бы вы искали, вы бы давно нашли, – сказал он. – Еще тогда.

– Летом? Там, в Волгограде, когда жертвой убийцы стала семья соратника вашего деда – генерала Мужайло? – спросил Колосов.

– Надо же, дошло наконец. Размотали клубочек, раскопали могилку. Поздравляю. – Ираклий, сидя на стуле, шутовски поклонился, разведя при этом руками с зажатыми полами пальто.

– Значит, вы лично напрямую связываете то групповое убийство с убийствами ваших близких? Тогда почему же сразу после того, как погибла ваша сестра Евдокия, вы и словом не обмолвились о ваших подозрениях? Не сообщили того, что вам известно? – Колосов перешел в наступление. – Почему вы молчали? Почему молчали ваши братья, сестры, ваша мачеха?

– Кто? – Ираклий скривил гримасу.

– Варвара Петровна, ваша экономка, мать Ирины и Федора.

– О, это вы уж у нее спросите, отчего она молчала. Хотя вряд ли она правду ответит. Ограничится, как обычно, страшной сказкой о фамильном проклятии.

– О каком еще фамильном проклятии?

– Как, вы еще не знаете? Разве она вам не сказала, что наша семья проклята, что таким, как мы, место не здесь, а в аду?

– Варвара Петровна в больнице, тяжело переживает гибель сына, ничего такого она о вашей семье не говорила.

– Ну, тогда и я лучше помолчу.

– Нет, раз уж начали, раз заикнулись, внесите ясность.

– Вы вот в органах служите. Вы знаете, кем был мой дед?

– Имею некоторое представление.

– Ага, тогда буду краток. В ноябре сорок пятого во Владивостоке, куда дед мой Ираклий приехал по делам службы, с ним произошла история. В тюрьму из освобожденного от японцев Харбина доставили одного поэта, бывшего белогвардейца, эмигранта. Дед подозревал его в связях с японской разведкой. Его допрашивали, допрос проходил в присутствии деда. Во время допроса поэт умер. Да вы не хмурьтесь, коллега, не отворачивайтесь. Да, его били, током пытали. А вы о таких методах допроса что, не слышали?

– Слышал.

– А сейчас скажете – это было давно, в середине ХХ века, при вашем деде – людоеде, садисте, враге народа, а сейчас все изменилось, все совсем не так, и допросы стали другими, гуманность цветет и пахнет, права человека там разные, демократия.

– У нас вот с вами допрос.

– Допрос? Да, если бы кто до меня хоть пальцем дотронулся, я б того на месте бы убил. – Ираклий скрипнул зубами. – А там суди меня суд и сто тысяч прокуроров.

– Это понятно. Историю-то полувековой давности продолжайте, пожалуйста.

– Историю? Историю продолжу. В общем, откинул коньки поэт из Харбина, но перед смертью проклял он своих палачей, в том числе и деда-министра, страшной клятвой, проклял и весь род наш – знаете ли, этак по старинке, по-библейски, кондово, несмываемо. Ну вот, а теперь мы уже в начале века нового пожинаем печальный результат.

– Так я не понял: это версия вашей мачехи Варвары Петровны или ваша собственная?

– Это семейная версия. У нас в семействе с некоторых пор ее вытащили со дна фамильного сундука и мусолят на все лады.

– А первый зам вашего деда генерал Афанасий Мужайло, он тоже был в ноябре сорок пятого во Владивостоке?

– Нет. Под проклятие поэта-колчаковца он не попал. Но ему тоже хватило вот так, – Ираклий чиркнул ребром ладони по шее. – Из-за колючей-то проволоки в лагерях не здоровья ведь ему зэки желали, не долгих лет жизни его потомству.

– Это все правда, что вы мне рассказали, или вы все это выдумали по дороге сюда? – тихо спросил Колосов.

– Это уж мое дело, понимайте как хотите.

– Я так понимаю, что вы по какой-то причине не желаете оказывать содействия следствию и розыску убийцы ваших родных.

– Да я вам не верю. Ни вот на столько не верю. Разве вам жаль нас: меня, Федьку, Дуню, Зойку? Да плевать вам на нас. Плевать. Розыск вы ведете, потому что вам деньги за это платят, это ваша работа, рутинная, постылая работа, а в остальном вам ведь до лампы: перестреляют нас, перережут ли всех до единого или кого-то оставят. Наоборот, кому-то, может, даже воздух чище покажется, когда нас всех пришибут.

– С такими мыслями раньше, в том числе и при вашем деде-министре, уезжали из страны.

– Я всегда говорю, что думаю. Это моя слабость. А из страны я никуда не уеду. Это вон Зойка наша мечтает отсюда как можно быстрее слинять. О большом мире мечтает, дура, о богатстве, о свободе. А я Ираклий Абаканов. – Ираклий вздернул подбородок. – Я никуда не побегу – ни от страха, ни от позора. Никто меня не заставит. И подыхать, как бы там кто ни старался, я пока не собираюсь. У меня девять лет как минимум еще в запасе.

– Почему именно девять?

– По старым византийским поверьям – про них вы у Павлика нашего спросите, он знаток таких вещей, – жертва проклятия не живет дольше возраста Христа – тридцати трех лет. Мне двадцать четыре, так что времени у меня впереди достаточно, еще состариться успею.

Колосов, которому в этом году как раз стукнуло тридцать три, хмыкнул.

– А ваш брат Павел действительно большой знаток Византии? – спросил он как бы между прочим. – Нумизматикой увлекается, да? Он что – по образованию историк?

– Он по образованию физик-атомщик, работал раньше в Курчатовском центре.

– А сейчас что же, перешел в коммерческую структуру?

– После аварии он вот уже два года как не работает. Семейное судаковское добро проживает. Ему квартира в доме на набережной досталась пятикомнатная, так он ее вроде как продавать собрался.

– Нумизматика – это у него что же, вроде хобби?

– Он говорит, что так от суеты мирской, от мирских забот о хлебе насущном отвлекается. Каталог составляет нашей семейной коллекции. Ее ведь тоже в конце концов продать придется.