Татьяна Степанова - Прощай, Византия!

– Какая охрана спасет от стрелы, летящей в ночи?

– Я не понимаю, какой стрелы?

– Это в Библии. – Варвара Петровна закрыла глаза. – Стрелы ненависти, стрелы жадности, стрелы злобы… Что вы меня спрашиваете о них? Хотите знать, кто пускает эти стрелы? Так я не знаю. Я знаю одно: никакой семьи Абакановых нет и не было никогда. Это миф. Еще когда был жив Костя… Константин Ираклиевич, их отец, мой гражданский муж – это уже было мифом. Они братья и сестры друг другу только по паспорту, а на деле…

– Что на деле? Что, Варвара Петровна?

– Боже мой, это я виновата, я во всем виновата, зачем я тогда поддалась на его уговоры и привезла Иришку и Федю в этот проклятый дом? – Варвара Петровна заметалась на подушке. – Я думала, что я обеспечиваю этим шагом им место в жизни – такое, к которому стремятся тысячи, миллионы. А вышло, что своими же руками подтолкнула моего ненаглядного мальчика в могилу!

– Варвара Петровна, я прошу вас…

– Они все, вы слышите, все ненавидели моих детей. Они все и друг друга-то ненавидят. С тех пор как умер Костя… Константин Ираклиевич… все вообще пошло прахом.

– Это как-то связано с наследством? С разделом капитала, да?

Варвара Петровна застонала, закрыла глаза.

– Расскажите мне об Абакановых, – попросил Колосов.

– Что я могу рассказать? Неужели вы сами не поняли, с кем вы имеете дело?

– Нет, вроде на первый взгляд обычные молодые люди. Конечно, эгоистичные, занятые собой, но вполне нормальные. Чисто внешне очень даже красивые – ваша дочь, например, ее сводная сестра Зоя.

– У нее есть любовник, – хрипло сказала Варвара Петровна. – Это, надеюсь, вам известно?

– Нет. Кто он такой?

– Точно не знаю, это как-то связано со школой танцев, куда она постоянно таскается! – Впалые щеки Варвары Петровны покрылись пятнами. – Она такая же потаскуха, как и Дунька – ее дражайшая сестрица. Та мужу со всеми подряд рога наставляла, неизвестно еще, от кого ребенка прижила, а эта дрянь все из дома, как сорока, тащит, чтобы любовника своего, альфонса, содержать.

– Объясните, что вы имеете в виду.

– Нечего мне объяснять. Это вы сами должны были узнать, милиция, называется. – Варвара Петровна из болящей, умирающей на глазах превращалась в яростную фурию. Колосов подумал: как же должна она ненавидеть всех их, чтобы в своем «предынфарктном состоянии» вот так бесноваться. Вспомнились ему слова Ираклия про «семейное проклятие» – да уж… ничего не скажешь…

– Она любовника содержит, а где вы, думаете, деньги на это берет? Ей от покойной матери такие украшения достались – загляденье. Бриллиантовое колье, браслеты, кольца, жемчуг. Мамашу ее Константин Ираклиевич подарками задабривал, когда при ней – живой жене – роман с матерью Ираклия крутил. Она ведь – Зойкина мать – из цековской семьи была, таких жен со связями тогда не бросали, таким серьги от Картье дарили, чтобы в очередной раз с легкой руки тестя в Штаты в командировку слетать.

– Вы говорили про ювелирные украшения, – напомнил Колосов.

– Ну да, все материно после ее смерти перешло к Зойке. Было-было, а теперь вдруг куда-то исчезло. Нету теперь ничего – ни бриллиантов, ни жемчуга. Все на любовника потрачено! Потаскуха она, дрянь и дочь мою, Ирку мою, с пути сбивает. Внушает ей, шестнадцатилетней, что здесь таким, как они, жить нельзя. Это в нашей-то стране, представляете? Я ее спрашиваю: а где ж, по-твоему, Зоя, жить-то таким, как вы, можно – это в Америке, что ли, на Карибах или на Гавайях? А как же семья, традиции, любовь к родной земле, патриотизм? Я, например, детей своих с малых лет в духе патриотизма воспитывала. А эта… У нее и мечты какие-то вывихнутые – уехать, бросить все здесь, виллу себе купить, яхту многомиллионную и плавать по морям, царицей-госпожой себя воображать, мадам Онассис. – Варвара Петровна выругалась. – А сама ведь – б… последняя!

– А брат ее сводный, Ираклий?

– Мордой своей красивой бесстыжей он в деда пошел, а вот характером – не знаю, в мать, наверное, свою, шалаву. – Варвара Петровна зло прищурилась. – Конченый он.

– Почему?

– Игрок, мот, бабник, пьяница. Хорош набор для двадцати четырех лет? Представляете, в органах госбезопасности работать рвался. Это такой-то хулиган! На деда мечтает походить, разбойник, страх людям внушать. Ну, его, естественно, и на порог этого учреждения не пустили. Выгнали взашей. И из институтов он вылетел. А после смерти Константина Ираклиевича совсем в полный разнос пошел, да так в этом разносе и пребывает до сих пор. Шатается где-то постоянно, то на мотоцикле гоняет, то на машине, а дома не показывается сутками, у себя на квартире не ночует. Или СПИД у путан подцепит, или пьяный в аварию загремит – ну, это конечно, если не убьют его раньше, не прикончат. В доме стал вести себя крайне подозрительно.

– Как это?

– А так, что плохо ничего не клади. Я как-то ключи от кабинета и сейфа оставила на столе. У меня все ключи хранятся, за все годы соринки в доме не пропало. Стала искать – нет ключей. А он как раз один и был дома, под вечер откуда-то его принесло, злого, как сатану.

– А потом-то нашлись ключи? – спросил Колосов.

– Они-то нашлись, а вот в сейфе – я краем уха слышала – потом чего-то наши недосчитались. А ведь там ценности, коллекция монет золотых древних, которую еще сам Ираклий Абаканов в своих руках держал.

– А что Павел Судаков – двоюродный брат? Какую вы ему можете дать характеристику? – спросил Колосов. Он чувствовал себя здесь, в этой больничной палате, все хуже и хуже, почти физически ощущал, как льются потоки яда. «А чего ты хотел? Ты ведь сюда за этим и стремился».

– Павлик-то? Вы и про него ничего не знаете? Да он ведь двоих человек убил!

– Убил двоих?

– Они с товарищами по работе ехали с какого-то банкета. Он пьяный машину вел, не справился с управлением, врезался в столб. Один товарищ его прямо там, на месте аварии, скончался, другой потом в больнице во время операции анестезии не вынес – умер. Павлик себе перелом обеих ног схлопотал, разрыв почки, головой трахнулся так, что потом полгода из госпиталей не вылезал. Виновен он был, да дело замяли, представили все так, будто за рулем сидел тот, кто во время операции умер. Ну, за взятку, естественно.

– А кто же взятку-то давал?

– Константин Ираклиевич, конечно. – Варвара Петровна вздохнула. – Добрая душа, не мог он допустить, чтоб Павлика-то засудили, он ведь его как родного сына любил. Он всех любил, жалел – детей, жен своих, любовниц. Работал всю жизнь, как вол, состояние наживал, капитал детям сколачивал, будущее обеспечивал, да только вот ничего хорошего из этого не вышло. Павлик-то после аварии малость тронутый стал. Да, да, даже психотерапевтов к нему приглашали, вон как к Левику маленькому сейчас. Большой псих и маленький… Тот в больнице лежал, и этому, бедняжке, видно, тоже туда же дорога – в казенный дом… Он-то, Павлик, хоть по рождению-то не Абаканов, а Судаков настоящий, судьбой все одно Ираклия напоминает. Тот, знаете, наверное, как жизнь свою кончил?