Лев Гумилевский - Собачий переулок[Детективные романы и повесть]

Дорабатывая последний час, тысяча веретен журчали неумолимым гулом, наполняя им весь пятиэтажный корпус. Говорить было трудно и расслышать другого нельзя. Хорохорин молча улыбался знакомым мастерам, но на их крики только махал рукою. Он проходил этажами, снизу наверх, из одного в другой, любуясь изумительными машинами, хлопотливо пережевывающими груды хлопка, следил за сотнями проворных рук, снимающих шпульки с пряжею, выточенною из хлопка в тончайшую нить.

И он не думал о Волге, о степях и сарпинке, ведущей свой род от тех ткачей, что тлеют в невскрытых курганах приволжских степей.

Но на самом верху, где-то между журчащими сторонками прядильных ватеров, девушка в багровом сарпинковом платье с голыми руками и открытой шеей заставила его вспомнить о потомках свободолюбивых ушкуйников, оставивших внукам в наследство страстную волю к жизни и радостную силу смеясь побеждать.

Хорохорин посмотрел на нее с завистью — она, проходя по узкому коридору между сторонками журчащих, крутящих шпульки машин, положила голые руки на плечи парня, чтобы его обойти, и одного этого движения точеных рук было достаточно, чтобы вновь воскресить вХорохорине острую мысль о женщине.

Девушка заметила Хорохорина и тихо без улыбки поклонилась ему.

Хорохорин ответил ей, узнавая, — это была одна из работниц в его кружке.

«Кто ищет, всегда находит!» — думал он и, улыбаясь девушке, прошел дальше. Она крикнула ему вслед:

— Сейчас, кончаем!

Он оглянулся, увидел злые глаза парня, провожавшие его, и ничего не ответил. Через минуту далеким эхом ворвался в фабричный гул урочный гудок, машины стали затихать. Хорохорин шел с фабрики уже в толпе рабочих, переполнивших узкие железные лестницы.

— Товарищ Хорохорин!

Он оглянулся, почти уверенный, что это она, и не ошибся — девушка догнала его, протискиваясь в толпе.

— Мы только умоемся и сейчас же все явимся в клуб. Не начинайте без нас…

Он кивнул головою, чувствуя, как этот знакомый фабричный, рабочий гул, насыщенный усталостью, сытостью физического труда, освежает его самого. Он улыбнулся девушке, наклонился к ней, как истомленный зноем путник в безводной пустыне склоняется к прозрачному источнику, и сказал:

— Я подожду, конечно. — И добавил вопросительно: — Варя?!

Она замялась, но глаза ее блеснули особенной радостью подростка, которого сочли взрослым, — это была благодарная готовность ответить преданностью. Она сказала:

— Да! А вы помните?

— Помню!

— А фамилия?

Он колебался секунду — сказать «твоя» или «ваша», но сказал «твоя» с таким же чувством, с каким, поколебавшись на берегу, идет в холодную воду купальщик.

— Твоя? Знаю — Половцева!

Плотная масса людей, спускавшаяся по узкой лестнице, сдавила их; они пошли вместе, толкаясь с чужими плечами и друг с другом. Хорохорин, наклоняясь к ее уху, говорил, почти волнуясь:

— Ты ко мне летом приезжала за книжками для вашей библиотечки, помнишь?

— Еще бы!

Она подняла на него глаза с восторгом. Хорохорин подумал мельком: «Как же я…» — но тут же с веселой гордостью продолжал:

— Ия хотел через два дня заехать на фабрику покататься с вашими ребятами на лодках…

— И не пришли!

В тоне ее были грустный упрек и покорность. Хорохорин тихонько погладил свою грудь — так больно сжалось сердце и овеялось холодком сожаления.

— Да, я уехал, — ответил он, — на практику… А теперь кругом работа, занятия, черт знает что — некогда…

Он опустил руку и, в толкотне столкнувшись с рукой девушки, пожал ее.

— Мы будем часто встречаться теперь, хорошо?

Она покраснела и промолчала, не вырывая руки. Хорохорин, остановившись за дверью перед нею, сказал с подкупающей простотой и искренностью:

— Мне нужен сейчас друг, вот такой друг, как ты… Я обошел сейчас фабрику и сразу почувствовал себя другим человеком. Здесь настоящие люди, настоящая жизнь. Не то что у нас там…

Она стояла перед ним опустив глаза и молчала до тех пор, пока не услышала его прямого вопроса:

— Хочешь, будем вместе учиться, думать, гулять? Мне нужно чаще сюда к вам ходить, но не одному только, хочешь?

— Конечно, хочу! — ответила она.

— А мне нужен друг, мне нужен друг! — повторял он, пожимая ее руки. — Если бы ты знала, как нужен!

— Может быть, и мне нужен! — с мальчишеской какой-то прорывающейся неожиданно смелостью ответила она и выдернула руку.

— Варя! — крикнул он' благодарно.

Она засмеялась в ответ и ушла вперед, обгоняя его, но и этой встречи достаточно было, чтобы потом весь вечер, по пути в клуб, в клубе во время занятий Хорохорин, думая о новой жизни, неизменно думал и об этой девушке.

Машину дали раньше, чем всегда, — Хорохорин с досадой окончил занятия.

Шестнадцать подростков, еще носивших на шее красные галстуки, проводили его до дверей клуба вопросами, мешавшимися со смехом и шутками. Варя вышла за ним на крыльцо. Он пожал ей руку с улыбкой, как старой знакомой, и она проводила его блестящими глазами, смеявшимися в лицо всему миру.

— В среду? — крикнула она.

— Да, в среду, как всегда!

Автомобиль фыркнул, рванулся, пошел. Хорохорин нахлобучил шапку, поднял воротник пальто, обвязал шарфом шею и, уткнувшись в тепло шарфа, так просидел неподвижно всю дорогу.

Он весело постучал в низенькую дверку домика, где жил. Хозяйка отворила неожиданно скоро.

Хорохорин пробежал мимо, поскрипывая намерзшими половицами коридора, но она остановила его:

— Вас ждет там какая-то!

— Кто? — почти крикнул он, и сердце у него замерло.

Хозяйка покачала головой. Он торопливо проскользнул через темную прихожую в свою крошечную комнатку. Там было темно, в маленькое окно едва проникал свет уличного фонаря, но и его было достаточно для того, чтобы узнать в сидевшей за столиком гостье Веру Волкову.

Он остановился за порогом, недоумевая. Вера с любопытством смотрела на него. Он растерянно прохрипел:

— Здравствуйте!

Вера расхохоталась.

— Удивительный вы человек, Хорохорин! Когда не надо, вы чуть не догола раздеваетесь, а когда нужно, вы и пальто не догадаетесь снять! Нормальный вы человек или нет?

Он подошел к ней:

— Вера, зачем вы пришли?

Голос у него дрогнул. Вера не без нежного лукавства отвернулась, ответила тихо, почти покорно:

— Еще нужно и об этом спрашивать?

— Вера!

Он метнулся к ней, потом прочь, сорвал с себя пальто, шапку, шарф, бросил все это куда-то в угол и первый раз в жизни опустился перед женщиной на колени.

Этот жест тронул Веру. Она обняла его голову и положила ее на свои колени.

— Нет, право, вы милый, оказывается!

— Вера! — вырвался он. — Вера! Зачем вы пришли? Говорить об Осокиной? Дразнить меня… Или…

— И то, и другое, и третье! — оборвала она его.