Лев Гумилевский - Собачий переулок[Детективные романы и повесть]

Собираемся переезжать на другую квартиру. В одной комнате жить четверым очень тесно. Кроме этого, переезжать необходимо из-за Тоньки. У мамы с ней каждый день ожесточенная перебранка. Таких грубых и злобных, как Тонька, я еще никогда не встречала. Мне кажется, что она просто завидует нам оттого, что у нас есть продукты… Но ведь они сыты и без этих продуктов?

Все, все..

Доедаем последнюю горсть муки, которую привезла мама. Значит, придется сидеть только на пайке, а хлеба не выдают по карточкам по три-четыре дня.

Господи, как-то будем жить?

Целую неделю каждый день я была сытой, а теперь, теперь?

Квартира отыскалась где-то в Новой Деревне, бесплатная и с мебелью.

Маме страшно не хочется забираться в такую глушь. Говорит, что будет далеко ходить мне в почтамт, а папе — в завод. Папа ведь работает на Васильевском острове, почти в Гавани, — как же он будет ходить каждый день к восьми часам утра? Но настаивает сам папа… Во-первых, в Новой Деревне запастись на зиму дровами легче, чем в городе, а во-вторых, легче купить у крестьян картошки.

Но мне кажется почти безумием это переселение почти за город.

От Вани, другого моего брата, который на южном фронте, получено письмо. Обещает прислать посылку.

Голод, голод, голод.

Папа, оказывается, зарабатывает в месяц 1 200 рублей, да я еще 800. Каждый из нас получает обед в столовой и, кроме того, хлебный паек. Этого очень мало. Можно в одну неделю умереть с голоду.

Вчера у папы с мамой было долгое, мучительное совещание. Как жить, как жить? Решено было каждый день прикупать два фунта картошки и фунт свеклы. Но это стоит двести пятьдесят рублей, и нужно семь с половиной тысяч в месяц. Мама предложила постепенно продавать вещи. Папа страдальчески сжал виски руками и долго молчал. Потом глухо сказал:

— Ну, что ж, мать, — будем продавать. Господи, Господи!..

Потом дрожь пробежала по узкой, длинной спине. Папа поднял голову и посмотрел маме в глаза. Я не видела его глаз, потому что он сидел спиной, но, должно быть, они были страшные. А у мамы текли слезы.

— Как-нибудь, может быть, Бог поможет. Ваня обещает прислать посылку.

Папа безнадежно махнул рукой и стал отсчитывать деньги.

— На, мать, это на завтра, купи, как решено.

Я сидела в углу и все видела. Не плакала оттого, что не было слез. Но Борис в другом углу горько плакал.

Отвернулась и безотчетно, с пустым сердцем, уставилась на наши старые часы, которые могут ходить только тогда, когда висят вкось. Маятник — тик-так, тик-так…

Долго смотрела, и слез все не было.

А когда легла спать и с головой забилась под одеяло, они полились. Вымокла вся подушка.

Сегодня мама с утра ушла на рынок продавать свое платье.

У мамы всего четыре платья. Перед тем как уйти, она разложила их на столе и долго выбирала. Качала головой, вздыхала и утирала слезы. Выбрала темно-синее.

Пошли вместе; она — на рынок, а я — на службу.

По дороге у меня закружилась голова.

На службе я никогда не показываю, что я голодна. Всегда смеюсь, шучу, болтаю. Но сегодня Маруська вдруг странно посмотрела на меня и спросила:

— И чего ты, Фейка, злишься последнее время?

Я сразу испугалась этого вопроса, но равнодушно подняла глаза.

— И вовсе не злюсь. С чего ты взяла?

Но все хором неожиданно загалдели:

— Злится, злится…

— У нее на лице написано…

— Она влюбилась…

— Фейка, скажи, в кого влюбилась?

А у меня поднимается злоба против них. Обвела глазами их любопытствующие лица и страшным, пронзительным голосом закричала:

— Отстаньте, отстаньте, ради Бога!..

Бросила в кого-то пером и выбежала в уборную. Вдогонку еще услышала:

— Вот так золотце…

— Дрянь девчонка…

— Злая…

Господи, они, они не знают, что я голодная.

Сегодня голода не чувствую.

Утром пришла на службу, смотрю — письмо. Конечно, сердце забилось как безумное. А тут еще и почерк незнакомый… От кого? А вдруг от Сергея Френева?

Лихорадочно распечатала и читаю. Господи, верно, верно от него. Заплакала от счастья. Хорошо, что на службу пришла немножко рано. Никого еще нет, и я перечитываю письмо во второй, в третий, в четвертый раз и плачу на свободе. Перечитывала до тех пор, пока не пришла Маруська.

Бегу ей навстречу и размахиваю письмом.

— Маруська, Маруська, на… читай.

Напряженно смотрю в лицо читающей Маруси. Наверное, она будет поражена тем, как он меня любит. Может быть, и позавидует? Нет, нет. Она хорошая. Не позавидует.

А по лицу Маруськи порхает около губ ласковая улыбка, но глаза как будто разочарованы. Наконец говорит длинным голосом:

— Он тебе как девочке пишет… Только-то?

Голос у нее искренний, сердечный, но меня так и захлестнуло от миллиона возражений.

— Ты ничего не понимаешь. Ну, да ты пойми. Может быть, да… Пусть девчонке. Я и так люблю. Ты пойми.

— Да ты, Феечка, не горячись. Я великолепно понимаю. Это юная, чистая любовь. Одним словом — первая любовь…

— Вот, вот именно первая…

— Ну а я еще никогда никого не любила.

Маруся говорит печальным голосом, и мне вдруг сделалось ее так жаль. Словно я богатая, а она бедная. Она еще никого никогда не любила. А я несколько раз.

— Полюбишь, Маруся, полюбишь. Вот я… без любви не могу прожить. Я удивляюсь, как ты… Нет, нет… Ведь любовь такое чувство…

Когда собрались остальные, не удержалась и показала письмо Елене Ильинишне.

— Хотите почитать, Леля?

Она взяла с нехорошим любопытством. Читает, а губы все больше складываются в презрительную гримаску.

— Неужели он вас так любит? Вас, такую девчонку?

Чуть опять не закипела, да вовремя услышала, как

Маруська сказала:

— Ну, наш кипяток сейчас закипит.

Какая эта Елена Ильинишна глупая! Думает, что нельзя меня любить. Наверное, она от зависти.

Страшная новость: с сегодняшнего дня сбавка хлеба. Сердце словно притихло, когда сказали об этом, а потом заколотилось до боли и отчаянно заныло.

Папе сбавили немного. По гражданской карточке он вместо фунта будет получать в день 3/ 4 . Бронированные полфунта в день остались по-прежнему. А я и мама будем получать только по 1/ 2фунта на два дня. Боря 5/ 8на два дня…

Как же мы будем жить?

Переехали, наконец, на другую квартиру.

Все дни перед переездом угнетало тяжелое чувство. Казалось почему-то, что в другой квартире умрем с голоду Но папа упорно настаивал, и мы переехали.

Маме также не хотелось ехать. Но теперь, когда уже совершилось, она бодро хлопочет и устраивает собственное гнездо. Говорит, что очень хорошо, что Тоньки нет с ними. А мне все-таки тяжело. Комнатки маленькие, низенькие. Окна крохотные, и вся она грязная, мрачная. Обои серые, тусклые, со следами раздавленных клопов.