Патриция Вентворт - Круги на воде

— Я думаю, да…

Он кивнул.

— Хорошо, что ты не увиливаешь от ответов. Тебе, наверное, об этом говорили. Ну, а что ты? Я тебе нравлюсь?

На глаза ее вдруг навернулись слезы, хотя она кляла себя за глупость и сентиментальность. Она подняла к нему лицо, и он поцеловал ее. Он слегка сжимал ее плечи, но после первого поцелуя все изменилось. Он крепко прижал ее к себе, ее сердце бешено колотилось, а может, это его сердце так сильно стучало у ее груди… Его поцелуи стали жесткими, яростными, он устремился к ней, как если бы это было последнее их свидание. Невероятно, но этот напор не испугал ее. Ее руки обхватили его за шею, и она крепче к нему прижалась. У нее было такое чувство, что они стоят вместе посреди ревущего смерча, но там, где они стоят, в самом его центре, спокойно. Только нельзя отпускать его. Она не должна отпускать Эдварда, никогда.

В конце концов именно он разнял ее руки и отстранился так же внезапно, как обнял ее.

— Я болван, — сказал он. — У меня нет никакого права… Прошу меня извинить, и давай забудем об этой сцене.

Ей показалось, что на первом слове голос его дрогнул, но, может быть, ей так показалось потому, что она сама дрожала. Конец этой тирады он произнес спокойно и твердо. Но не может же все на этом и кончиться, после того как они были так близки! Она отчаянно старалась взять себя в руки. Именно сейчас было важно, просто необходимо собрать все свое мужество и самообладание. И вдруг она оставила все попытки сохранить достойный вид. Увидев его глаза, полные беззащитности и боли, она забыла о переживаниях Сьюзен Вейн…

— Да, мы оба сглупили, — сказала она своим обычным голосом. — Просто ты напугал и себя и меня. Тебя не арестуют. Ты же не убивал, это сделал кто-то другой. Зачем тогда нужна полиция, если она не может определить, кто это сделал?

— Это риторический вопрос? Или я должен ответить?

Она лишь сказала:

— Надеюсь, они узнают, кто это сделал.

— Доверчивое дитя! Давай надеяться вместе — это поможет скоротать время. А сейчас нам надо убрать посуду и возвращаться к Эммелине, а то она почувствует, что что-то не так.

Сьюзен не пошла в гостиную. Накинув пальто, она вышла на улицу. Ей хотелось убежать, побыть в темноте и одиночестве. Если она пойдет в свою комнату, то разревется и будет рыдать, пока лицо не превратится бог знает во что, и Эдвард сразу все поймет. Но сидеть в гостиной с Эммелиной и ждать прихода полиции она тоже сейчас была не в состоянии.

Она прошла по аллее и в нерешительности остановилась: свернуть направо или налево? Немного постояв, она пошла в сторону деревни.

Ей хотелось побыть одной, но не хотелось чувствовать себя совсем уж одинокой… Сейчас она пройдется по деревенской улице, сквозь занавески на окошках домов будет пробиваться свет, будут доноситься звуки радио, шум хлопающих дверей, в темноте мимо нее будут проходить люди.

Она попыталась спокойно обдумать то, что произошло между ней и Эдвардом. Он не был влюблен в нее, с какой стати? Он любил ее так, как любят своих родных, собаку, кошку. Ему нравилось ее общество и то, что она живет рядом с ним. Он изголодался по ласке. Одиночество, несчастье и все то, что случилось в последние годы. Он набросился на нее, как голодные люди набрасываются на хлеб.

Только и всего, надо посмотреть правде в глаза, и хватит об этом… Если она хоть как-то может помочь ему, она сделает все. Она не приехала бы в Гриннингз, если бы не была уверена, что с любовью к нему покончено навсегда. Но как только его увидела, все вернулось назад с прежней силой.

Если бы он был счастлив, она сумела бы не выдать себя, все держать в себе. Но как можно спокойно смотреть, если человек умирает от голода? Не скажешь же: «Умирай, мне наплевать», и не пройдешь гордо мимо, нет, ты этого не сделаешь, если так любишь, что, когда он испытывает боль, кажется, будто это в твое сердце вонзили нож. После этого ужасного сравнения, которое было слишком точным, чтобы утешиться, Сьюзен сказала себе, что впадает в мелодраматические крайности. Ее всегда считали разумной, но сейчас ее хваленое благоразумие вконец ей отказало.

Между тем она подошла уже к магазину миссис Александер. Он был еще открыт. Миссис Александер не придерживалась строгого графика, она любила поболтать с людьми, отдыхающими после рабочего дня. Увидев освещенное окно, Сьюзен прозаично подумала, что неплохо было бы купить мармеладу к завтраку. Эммелина будет благодарна. Она повернула ручку и вошла.

Магазин был пуст, миссис Александер обрадовалась ей, и процедура покупки мармелада длилась не менее десяти минут.

— Как продвигается разбор книг, мисс Сьюзен? Вчера вечером заходила Дорис, сказала, что пыли на них видимо-невидимо. Никому не разрешалось дотрагиваться до книг, даже во время весенней уборки, разве сметать пыль с корешков. А книгам что нужно? Нужно, чтобы их вынимали, как следует перетряхивали и протирали. Полки надо мыть со скипидаром и натирать воском. Правда, сейчас не найдешь настоящего воска и скипидара, какие делала моя мать, а до нее старушка бабушка. Сейчас все фирмы «Меншен», но не мне жаловаться, ведь я сама это продаю. Кстати, у меня есть хорошая жидкость для полировки. Вам, наверное, тяжело приводить все в порядок, столько лет там не убирались.

Сьюзен ответила:

— Ничего. Это интересная работа. Никогда не знаешь, что можно найти. Есть очень ценные книги.

Миссис Александер удивилась.

— Да неужели! А со слов Дорис я поняла, что это просто грязный хлам. Большинство книг годами не снимали с полок.

Когда Сьюзен собралась уходить, миссис Александер спросила:

— Вы случайно не собирались к викарию?

— Я могу зайти, а что бы вы хотели?

Миссис Александер выдвинула ящик и достала из него конверт.

— Его обронила та невысокая дама, которая гостит у викария, она была здесь сегодня утром. Должно быть, выронила, когда доставала из сумочки носовой платок. Не хочу держать у себя чужое письмо, оно может быть личным, тем более письмо гостьи викария. Такая приятная дама, рассказала мне, что они с матерью миссис Болл были подругами, вместе ходили в школу. Так что, дорогая, если вас не затруднит… Я собиралась сама отнести после того, как закрою магазин, но я весь день на ногах…

Конверт был проштемпелеван и вскрыт. Очевидно, в нем лежало письмо. Когда Сьюзен брала его в руки, ей бросился в глаза адрес, указанный на конверте:

Мисс Мод Силвер,

Монтэгю Меншинс, 15.

Лондонский адрес был перечеркнут, а под ним четким, аккуратным почерком было написано:

Дом викария Гриннингз, возле Эмбанка.

И вдруг в голове у нее мелькнула какая-то догадка. Прежде чем опустить письмо в карман пальто, где уже лежала баночка с мармеладом, Сьюзен пристально посмотрела на него.