Георгий Персиков - Дело о Медвежьем посохе

Умения мальчика у айнов не вызывали сомнения и отрицания, как у европейцев. Со слов Синукара, такие ребятишки рождались раз в два-три поколения. Верховный бог Аиойна посылал на землю своим детям-айнам подобных умельцев, дабы те не теряли связи со всем живым, что населяет землю, небо и море. Впрочем, с того момента, как японцы начали прижимать айнов на Хоккайдо и на Курилах, Кинтаро являлись все реже и реже. К примеру, никто из живущих в этой долине, даже ветхие старцы, ни разу не встречали человека, умеющего понимать язык зверей, птиц и рыб. А потому шаман без устали проводил один за другим обряды, готовясь к священному празднику – самому главному у айнов. И Кинтаро в этом празднике отводилась особая роль…

Родин мог уже вполне сносно передвигаться и даже успел разок составить компанию рыбакам в походе на гольца, когда настал в деревне Медвежий праздник. С раннего утра обычно тихая и молчаливая деревня наполнилась криками, шумом и гамом. На улицах охотники и ремесленники плясали воинственные танцы, тон которым задавал Синукар, обрядившийся в невероятно пышные и красочные одежды. Трижды мужчины разделялись на две группы и инсценировали битву. Стремительные броски и выпады смертоносными клинками и копьями, гортанные выкрики, вой победителей и стоны «раненых» – со стороны все это выглядело весьма убедительно. Воины обильно пили вино ярко-красного цвета, в лучах солнца неотличимое от артериальной крови. Предложили чашу и Родину. Запах был очень резким и скорее неприятным, чем притягательным. Однако Георгий, переборов сомнения, угощение не отверг. Храбрость была вознаграждена вкусом – тонким, дразнящим, с приятным балансом кислого и сладкого.

– Что это за напиток? – вполголоса он поинтересовался у Оболонской.

– Перебродившая ягода-клоповка, или же красника, – ответила та, ослепляя его счастливой улыбкой. – Растет на сопках в самых медвежьих местах. А это, по верованиям айнов, наделяет ее особой силой. Впрочем, от цинги и любых простуд защищает надежно – и это уже медицинский факт!

– Да и на вкус недурственно, – пробормотал Родин. – Вот только запах… Впрочем, понятно теперь, почему ее называют клоповкой!

С площади раздалось призывное пение шамана. Воины немедленно прекратили разыгрывать сценку безжалостного истребления самурайского отряда и потянулись на звуки. За мужчинами устремились женщины, дети, старики – все население деревни до единого человека.

– А где наш мальчик? – спохватился вдруг Георгий. – Опять ушел в лес разговаривать с лисами? Надо бы позвать его – праздник же пропустит!

– Не пропустит, – прошептала помрачневшая вдруг Ася. – Я пыталась отговорить шамана – мол, не по возрасту ему еще… А он только смеется – мол, женщина-чужестранка, так ты и не поняла, что по силам истинному Кинтаро!

Родин посмотрел в ее бездонные глаза, в которых сейчас словно раскручивался вихрь тайфуна. Не говоря ни слова, он взял ее под руку и повел на площадь.

А там уже было людно. В самом центре вокруг огромной ивовой клетки кружился в танце шаман. Он пел бесконечную протяжную песню, а жители деревни периодически подтягивали ее нестройными, но крепкими голосами. Внутри клетки сидел медведь и маленькими глазками недобро зыркал на пляшущего певуна. В какой-то момент зверь решил могучей лапой испытать прочность плетеных стенок. Клетка закачалась, но устояла. Медведь взревел, а айны одобрительно закивали и засмеялись.

– Это отвратительно! – воскликнула, поджав губы, Оболенская. – Они ведь собираются убить беззащитного зверя!

– Не убить, а освободить его дух, – спокойно пророкотал Синукар, стоявший, как оказалось, неподалеку. – Мы глубоко чтим медведя. Он воплощение нашего доброго бога Нупорикуро – хозяина гор. Этот медведь рос рядом с нами, он знает про все надежды и беды нашего племени. Он расскажет об этом Нупорикуро, когда вернется к нему. А поможет ему Кинтаро! – вождь указал могучей рукой на мальчика, который подошел к краю площадки.

В руках Кинтаро держал большой посох, богато украшенный резьбой, весь потемневший от времени. Лицо его было совершенно спокойно – как будто он собирался не в бой вступить с хозяином тайги, а испить кружку воды.

– Погоди, а не эта ли палка была у Казанцева? – озадаченно поднял брови Родин. – Я же ему ее отдал.

– Да… – еле слышно прошептала Оболонская, густо залившаяся краской. – Я… выкупила посох у него…

– Выкупила? Как? – удивился Георгий.

– Как… Он хоть и юродивый, а бабу-то и ему хочется… – отвернувшись, ответила его спутница.

– Но зачем же ты так с собой, Асенька? – выдавил из себя потрясенный Родин.

– Он попросил. – Оболонская обернулась и посмотрела ему прямо в глаза. – Понимаешь, Кинтаро очень просил этот посох. И я бы никогда не смогла отказать ему!

Между тем шаман подошел к клетке и опасливо открыл дверцу. Медведь высунул длинный нос в освободившийся проем и принюхался. Айны попятились назад, в первых рядах встали крепкие воины с копьями на изготовку.

Высокий раскосый бородач, которому выпала честь убить Хозяина, бесстрашно мелкими шажками приближался к опасному зверю. Медведь повел черными ноздрями еще раз, неожиданно зычно взревел и одним рывком выпрыгнул на площадку. Под темной блестящей шкурой переливались могучие мышцы.

Зверь развернул широкие плечи и вдохнул холодный воздух полной грудью. Этот хищник почти вдвое превосходил размером мишек со Среднерусской возвышенности – только его белые арктические собратья да гризли с Аляски могли бы соперничать с сахалинским красавцем. Айнский крепыш против него смотрелся как мышонок рядом с волкодавом. Однако ни малейших признаков робости в его фигуре не было видно. Воин продолжал сближаться со зверем.

Айны низкими голосами начали повторять одно короткое слово. «Убей!» – догадался Родин. И тут же чуть не выкрикнул: «Не делай этого! Отступи!» Но промолчал – он понимал, что уже поздно и каждое неловкое слово может стоить воину жизни. Затаив дыхание, Георгий ждал развязки.

Вдруг медведь принюхался и повел по сторонам своей огромной головой, жутко оскалясь. Родин глянул в сторону и ахнул: мальчик шагнул вперед из толпы и, подняв руку с посохом, как будто что-то говорил Властелину Тайги – даже губы шевелились, хоть с них не срывалось ни звука. Напряжение, возникшее на площадке, ощущалось буквально кожей. Племя продолжало скандировать призыв убить жертвенного зверя, хотя у Родина начало возникать подозрение, что ритуал идет не по привычному сценарию.

Мальчик пристукнул посохом оземь, и медведь, склонив голову, бросился на него, как разъяренный бык на тореадора. Оболонская завизжала, лицо мальчика обезобразилось от ужаса, из глаз брызнули слезы, посох выпал из рук.