Георгий Персиков - Дело о Медвежьем посохе

О своем отце Кинтаро знал только то, что тот – самый главный человек в их стране. Стране истинных богов, перед которой должен склоняться весь мир. И если не добровольно, то под действием силы. Хотя Кинтаро никогда не видел своего отца, он его побаивался и не хотел, чтоб тот вдруг приехал его навестить. Уж лучше пусть с ним будет каннуси со своими нудными, хотя и почтительными внушениями. Белобородый, конечно, был серьезным и строгим, но однажды мальчик подсмотрел, как тот принимает ванну. Увидел его тощие руки и ноги с редкими волосками, живот, похожий на котелок, обвисшую грудь. Закрыв обеими ладошками рот, Кинтаро добежал до своей комнаты и там рассмеялся во весь голос. С тех пор, когда каннуси чрезмерно усердствовал в наставничестве и поучениях, мальчик вспоминал ту картину и улыбался, вызывая у старика недоумение.

Если отец казался мальчику чем-то далеким, но в то же время реальным, то богиня-мать – наоборот. Она вроде как присутствовала здесь, в храме, но увидеть ее или потрогать было невозможно. Святилище обходилось без изображения или символа богини. Сам храм, местность и священное озеро с песчаными берегами олицетворяли ее. Сначала мальчик пытался мысленно разговаривать с ней (говорить, как все, ртом, у него не получалось – общался либо в голове, либо иероглифами), обращаясь к пустоте, но ответа не получал и вскоре прекратил это бесполезное занятие.

Молодая мико была ему намного ближе и понятнее, чем богиня, которая даже не может поговорить с сыном. Кинтаро однажды написал своим посохом вопрос белобородому: может, молодая мико и есть его настоящая мать? Каннуси вдруг сильно рассердился и запретил мальчику целый день покидать свою комнатку. А вечером пришел к нему в парадной каригину, церемонно извинился перед ним и отвел в святилище. Там торжественно указал своей бамбуковой палкой на песок, рассыпанный на полу витиеватым узором, и сообщил, что это с ним разговаривает его божественная мать. Мальчик сглотнул и уставился на песок.

– Что ты здесь видишь, избранник Кинтаро? – спросил каннуси.

Узор не напоминал ему ни одного известного иероглифа. Он был похож скорее на причудливую рябь озера, у которого он любил сидеть, швыряя в него камешки. С трудом сдерживая трепет от торжественности момента первого разговора с матерью, Кинтаро лихорадочно пытался понять смысл этого рисунка. Он уже был на грани отчаяния, когда то ли над ухом, то ли прямо у него в голове раздался вкрадчивый шепот, а к затылку прикоснулось нежное тепло. Мальчик вдруг словно чужим зрением посмотрел на рассыпанный песок. Зрением человека, который был намного старше и мудрее его самого. Песочные узоры приобрели понятные очертания иероглифов, и Кинтаро понял:

– Ты должен выполнить свое предназначение.

Он показал рукой себе на сердце, потом своим посохом снова на песок и низко поклонился.

Белобородый упал перед мальчиком на колени и опустил голову к его сандалиям.

С тех пор он больше не видел молодую мико, а богиня-мать стала часто разговаривать с сыном, словно пыталась наверстать упущенное. Правда, то, что она писала песком в святилище храма, удивительным образом повторяло основные аксиомы каннуси – про избранность и тому подобное. Кинтаро, на радость каннуси, с готовностью читал послания, постепенно научившись самостоятельно замечать иероглифы в хаосе песочных россыпей. Или, может, хаос был уже не таким беспорядочным.

Каннуси, вероятно, сильно удивился, если бы узнал, что его избранный разговаривает с матерью не только в святилище, читая песочные рисунки, но и у озера, разглядывая облака или наблюдая за волнами. В одиночестве, без довлеющего бремени избранности, мальчику было интереснее разгадывать послания богини. Здесь она была с ним по-матерински ласкова и иногда просила прощения, что не может показаться сыну.

Если бы сейчас семилетнего Кинтаро спросили, с чего началась его жизнь, то он вспомнил бы, как четыре года назад его впервые привели в комнату для занятий. Мальчик замешкался на пороге, не торопясь входить в незнакомое помещение, и получил толчок в спину от стоявшего сзади каннуси. Ноги Кинтаро заплелись, он упал и больно ударился. Собрался было разреветься, но услышал тихий смех белобородого и передумал. Его усадили за низенький столик, положили перед ним лист бумаги и карандаш. Все еще обиженный, он смял бумагу и кинул ее на пол. Каннуси молча положил перед ним новый лист. А когда мальчик захотел смять и его, бамбуковая палка белобородого обожгла его спину.

Каннуси терпеливо занимался с ним по нескольку часов в день. Если у того что-то не получалось, он говорил:

– Пробуй еще раз. И потом снова, пока не сделаешь. Избранный не останавливается на пути к цели. А цель его – совершенство. Всегда. Везде. И во всем.

Бамбуковая палка все реже и реже шла в ход. Мальчик оказался способным и любопытным. К четырем годам он научился читать и писать, освоил арифметику. К пяти изучил историю Японии и поэзию великих воинов, которые считали, что боевые искусства – это правая рука, а поэзия – левая. Белобородый, давший однажды своему ученику задание самому сочинить хокку, был несколько озадачен, когда прочел творение Кинтаро:

А потом Кинтаро познакомился с сэнсэем Изаму. Однажды белобородый позвал мальчика к себе в комнату и представил ему этого ронина с неподвижным лицом.

– Отныне тебя также будет обучать и он, – сказал каннуси, слегка нервничая. И, отвечая на молчаливый вопрос Кинтаро, добавил: – Тому, чему не смогу обучить тебя я.

Кинтаро поклонился, гадая, что за науку будет преподавать ему новый учитель.

Утром Изаму появился в его комнатке, схватил еще не проснувшегося мальчика, отнес к озеру и бросил в холодную воду. Кинтаро и сам потом не смог бы объяснить, как ему удалось выплыть. Видимо, еще сонный мозг не успел дать команду запаниковать, а умное и находчивое тело все сделало само. К следующему разу, как ему казалось, он был готов. Изаму дотащил его до берега и, перед тем как кинуть, быстро и крепко связал мальчику ноги веревкой. Еще не коснувшись поверхности озера, Кинтаро понял, что непременно утонет. Но вода вытолкнула его, и он увидел на берегу Изаму, безразлично смотревшего на него. Кинтаро охватила первая в жизни ярость. Он изо всех сил заработал руками, но связанные ноги тянули ко дну. Дернув ногами раз, другой, мальчик сообразил, как ими правильно двигать, чтобы они помогали, и вскоре выполз на берег. Когда он смог оторвать голову от песка, Изаму на берегу уже не было. В тот же день Кинтаро сам пришел к озеру, разделся и, фыркая от холода, зашел в воду. Она показалась ему совершенно другой, не такой, как утром. Он нее веяло дружелюбием и спокойствием. Мальчик оттолкнулся от дна и поплыл, сначала нервно, а потом все увереннее и увереннее работая руками и ногами.