Дмитрий Вересов - Черный ворон (Черный ворон - 1)

- Ну что, богатейка, - сказал старшина, когда они вышли из скупки, где их по причине его внушительных погон обслужили вне очереди и даже в цене не сильно обидели. - С тебя причитается. Давай теперь с тобой в винный заедем.

- Отчего не заехать-то, Сергей Сергеич? Угоститесь от души, от чистого, как говорится, сердца. Но только я Христом-богом прошу, не проговоритесь бабам про колечко-то... Да замолкни ты, зуда! - Это она уже крикнула ребенку, который разъерзался и раскричался в одеяле.

- Ты, Приблудова, на дите орать-то погоди, наорешься еще, - заметил старшина, - лучше спасибо скажи малявке своей.

- Это за что ж такое спасибо-то? - недоуменно спросила Валька.

- Большое и душевное. Она, не успела на свет народиться, а уж мамке подарочек сделала.

- Ка-акой еще подарочек? - протянула Валька, совсем уже ничего не понимая.

- А такой, что аккурат к Первомаю вам, ребятницам, снисхождение вышло, так что считаешься ты теперь, Приблудова, вольной поселенкой. Хоть сегодня можешь паспорт в отделении получить...

- И ехать куда пожелаю, что ли? - не веря своему счастью, пролепетала Валька.

- Можешь, конечно, только вот зачем? Прописку питерскую ты все одно потеряла и восстановить, я так понимаю, вряд ли получится. Разве к родственникам? Есть у тебя?

- Мать, - нехотя проговорила Валька. - Приемная. Только что я у ней забыла, у бабы Симы-то? Что тут деревня, что там - все одно. Останусь я. Декрет отгуляю, на весовую вернусь. Раз уж я теперь вольная, так здесь оно вольнее будет, чем в Хмелицах. А там посмотрим.

- Дело, - согласился Сергей Сергеевич. Ребенок в одеяльце зашелся в крике.

- Мокрая, поди, или жрать хочет, - сказал старшина. - С пеленанием до поселка подождать придется, а подкормить и сейчас можно. Слышь, Приблудова, доставай сиську, не стесняйся.

Валька расстегнулась и дала девочке грудь. Та сразу успокоилась и громко зачмокала.

- Во наяривает! - восхищенно заметил старшина. - Назовешь-то как?

- Ее, что ли? А Танькой!

- Почему Танькой?

- Это когда я еще в УРСе работала, была там у нас продавщица, Танькой звали. Красивая, стерва. И вот, значит, повадился к ней в гастрономический генерал один, не старый еще. То сметанки возьмет, то колбаски. У нас еще девки смеялись. Что-то, говорят, Танька, женишок твой сегодня не заявился. Другую, видать, нашел. А она молчит, только губы поджимает. А потом уволилась наша Танька, и не видели мы ее месяца четыре. И генерала как ветром сдуло. Но вот под зиму уже останавливается возле магазина черный ЗИЛ, и выходит из него тот генерал в парадной шинели, а под ручку с ним - наша Танька, вся в белых мехах и с муфтой белой! Заходят они, значит, в магазин. Танька перед каждым отделом прошлась, всем себя показала, а потом носик сморщила и говорит генералу своему: "Что-то тут товар все некачественный. Поедем, Толик, на Невский". И вышла гордо так. Все ей только вслед посмотрели... Вот и я свою шелупонь решила Танькой назвать. Вдруг тоже за генерала выскочит, будет в белых мехах ходить, попой вертеть...

Старшина расхохотался.

- Ну, Приблудова, не соскучишься с тобой! За генерала, говоришь? А полковника в зятья не возьмешь?

Так в один год и под одним именем вступили в жизнь два новых человека, носящих одно имя, и никто не ведал об их родстве. Обстоятельства их появления на свет мало предрасполагали к тому, что судьбы их когда-нибудь пересекутся. Однако пересеклись и отметили своим пересечением еще не одну судьбу. А как именно - об этом мы очень скоро узнаем.

Глава вторая

ТАНЕЧКА И ВАНЕЧКА

(27 июня 1995)

В половине шестого за окном запели первые трамваи. Иван Павлович встрепенулся, с отвращением поглядел на пишущую машинку и, кряхтя, поднялся из-за верстака. Подошел к окну, достал папиросу, закурил - и надолго закашлялся. Потом, раскурив успевшую потухнуть папиросу, выглянул на улицу. Дома на другой стороне, ползущий трамвай, грузовик возле универсама - все было как в тумане. Иван Павлович протер глаза, но пелена не исчезала.

- М-да, - произнес он. - Хреновенько, милостивые государи. Вы имеете видеть перед собою жертву излишней чистоплотности.

Окажись в этот момент в его квартирке какие-нибудь милостивые государи, они восприняли бы слова хозяина с недоумением: жилище Ивана Павловича отнюдь не свидетельствовало об излишней чистоплотности. Скорее наоборот. В одном углу продавленная тахта, которая никогда не заправлялась, да и белье на ней менялось нечасто. В другом - грубой работы верстак, на котором перемешались бумаги, книги, тряпки, грязная посуда, чайник, окурки, бутылки в узорах из засохших остатков кефира и прочее в том же духе. Рядом почерневший славянский шкаф прямо из старого фильма про разведчиков. На полу - окурки, бумажки, пыль и сор. По углам паутина. Обои где оторвались, где выцвели, где засалились, так что и цвет их, и рисунок можно было назвать только одним словом - неопределенный.

Однако Иван Павлович давно уже ничего этого не замечал и, называя себя жертвой чистоплотности, имел в виду другое, что случалось с ним всякий раз накануне крайне редких за последнее время дневных выходов в люди - в издательства, в Союз, в ранние гости. Магазины, сберкасса, прачечная, разумеется, не в счет. Так вот, забравшись под одеяло, Иван Павлович вдруг вспоминал, что уже неделю толком не мылся, а завтра как-никак... Он вскакивал, набирал ванну, отмокал в ней, терся шампунем и намыленной губкой, ополаскивался, а потом ворочался с боку на бок, совершенно не в силах заснуть. Глаза открывались сами собой, пробуждался зверский аппетит, в голове начинали крутиться бессвязные, но невообразимо подвижные мысли. Через пару часов Иван Павлович признавал наконец свое поражение в борьбе с бессонницей, поднимался, влезал в домашний свитер и шлепанцы, заваривал кофе, тащил из холодильника что было, вскрывал новую пачку "Беломора", садился за верстак и вставлял новый лист в машинку. Иногда работа втягивала его, и выскакивали строки относительно осмысленные, но чаще он просто сидел и тупо выстукивал что-то вроде "ячсмитьбю" или рисовал рожи. Впрочем, и в первом случае все, сотворенное такими ночами, утром перечитывалось, комкалось и росло кучей на полу. После таких ночей выходы Ивана Павловича в люди получались путаными и невразумительными, домой он возвращался измочаленным, падал на тахту и часами пялился в телевизор, кушая все подряд - и страдания Марианны., и придурковатых мавродиков, и новости, от которых хотелось залезть в шкаф и больше не вылезать, и мужика верхом на верблюде, с ослепительной улыбкой жующего какое-то говно с ксилитом. Под это Иван Павлович и засыпал незаметно.

Со вздохом отвалившись от окна, он поплелся в "гавану" - совмещенный санузел, разделся и встал под ледяной душ. Это отчасти помогло - стихла вибрация органов, сошла пелена, застилавшая все вокруг. Однако осталось жжение в глазах и общая истома. Конечно, можно было бы выпить кофейку покрепче - но тогда печень и кишечник, и без того неспокойные, взбунтуются окончательно, с самыми непредсказуемыми последствиями. Значит, чайку...