Николай Веревочкин - Гроза с заячьим хвостиком

Стол поражал обилием блюд. В центре его на подносах дружелюбно улыбались друг другу поросенок и барашек. Они были довольны столь славным завершением недолгой карьеры. Им предстояло быть съеденными большими людьми.

Крутобедрые коньячные бутылки истекали от истомы. Полыхал фруктово-ягодный пожар. Об апельсины можно было прикуривать сигареты. Пышные горки блинов придавали дастархану нечто домашнее, интимное. Непроизвольно и судорожно дергался кадык при виде казы, чужука и прочих деликатесов, обсыпанных зеленым горошком и сочным слезящимся луком.

У человека неизбалованного этот стол мог вызвать лишь одну мысль: нажраться бы от пуза и можно помирать.

Однако Гроза с омерзением скользнул взглядом по живому натюрморту, по этому произведению искусства, которое должно быть варварски уничтожено в ближайшие часы.

- Убрать, - сказал инспектор.

В кладбищенской гнетущей тишине без звона исчезли бутылки. Присутствующие за столом были тертыми калачами и понимали, какой это нехороший знак, когда вышестоящий гость отказывается от угощения. "Совсем озверел Гроза", - подумал ласковый сопровождающий, внутренне содрогаясь.

А Гроза, поднявшись над столом и указуя перстом на горы изобилия, зловещим, яростным шепотом спросил:

- Хотел бы я знать, за чей счет это все?

Мертвая тишина была ему ответом.

Поросенок и барашек перестали улыбаться.

"Все, - холодея, подумал ласковый сопровождающий, - завтра для синеозерцев наступит последний день Помпеи".

***

- Синеозерка, - промолвил шофер.

Товарищ Браев поднял тяжелые веки. Его мучил жестокий приступ морской болезни - следствие изнуряюще-медленной езды по бездорожью.

Он внимательно осмотрел степной простор и не обнаружил признаков человеческого жилья.

Шофер молча показал пальцем в небо.

Над ними одинокий домашний голубь отрабатывал фигуры высшего пилотажа.

Машины остановились у чахлого березового колка, истоптанного домашним скотом, обильно заваленного бытовым и производственным хламом. Ветви тщедушных деревьев были добросовестно оборваны любителями парной бани.

Участники экспедиции разбрелись по степному оазису с благородной целью полива лесонасаждений, кроме водителя грузовика, который, не изменяя многолетней привычке, оросил задний скат своей машины.

После чего товарищ Браев пожал мужественную руку милиционера, пропыленного, как внутренность пылесоса.

- Отдыхай.

Милиционер козырнул и на бешеной скорости, как молодой жеребец, с которого сняли путы, помчался к далекому горизонту. "И какой же милиционер не любит быстрой езды", - с одобрением подумал товарищ Браев.

Со штабеля кирпича был сдернут брезентовый полог, и взору товарища Браева предстала печальная картина.

Оставив в березовом колку половину кирпича, экспедиция со скоростью, предписанной похоронным процессиям, двинулась к конечной цели своего утомительного путешествия.

***

В Синеозерске Грозы не было.

В Синеозерске вообще никого не было. Окна домов были закрыты ставнями, собаки не лаяли.

- Товарищ Гроза отбыли в передовое хозяйство "Вперед к светлым вершинам", - проинформировал тихий человек в руководящем здании, тщетно пытавшийся унять дергающуюся в нервном тике щеку, - когда будут, не сообщили.

- Какие, к черту, вершины в степи, - возмутился товарищ Браев.

Тихий человек скромно пожал плечами.

В кабинете директора совхоза "Вперед к светлым вершинам", куда к вечеру, переколов значительную часть алмазов из глины, прибыла экспедиция, трагически пахло валидолом.

На директоре не было лица, пиджака, галстука и ботинок.

На окружающую действительность он не реагировал. На вопросы не отвечал. Подперев волосатой рукой многодумную голову, рисовал на собственных приказах чертиков.

Секретарша, от которой также попахивало валидолом, держась рукой за могучую грудь и прерывисто дыша, повторяла:

- Ох, что тут было. Ох, что тут было...

Было что-то до того ужасное, что она не находила слов. Не было таких слов, чтобы описать, что тут было.

- Валидол-то остался? - спросил побледневший Браев.

- Весь день всей конторой пьем, - говорила секретарша, капая в стакан пахучую жидкость, - ох, что тут было, ох, что тут было... Главного зоотехника в больницу увезли. До утра доживет ли, - всхлипнула она, подавая стакан. - У главного бухгалтера преждевременные роды начались, агроном заявление по собственному желанию написал.

Товарищ Браев употребил лекарство и перевел дух.

- В живых-то кто остался?

- По отделениям разъехались. Указания товарища Грозы выполнять.

- Что - сердитый?

- Ох, сердитый, ох, сердитый...

- Где же теперь Гроза?

- Ох, в "Коммунизм" уехал, ох, в "Коммунизм", - сказала эта сердобольная женщина, жалея людей, живущих в "Коммунизме".

По обезлюдевшей улице центральной усадьбы печальная процессия двинулась в "Коммунизм".

Ничейный пес Шарик, любимец управленческого аппарата совхоза "Вперед к светлым вершинам", тоскливо смотрел ей вслед. Правый глаз пса дергался. От него тоже пахло валидолом.

***

У дорожного знака "До "Коммунизма" 3 км" "Волга" и грузовик с вечным кирпичом застряли в луже, размеры которой давали ей право быть отмеченной на топографических картах.

- Надо было объездной дорогой ехать, - сердито кричал водитель грузовика.

- Так кто ж его знал, - оправдывался водитель легковой.

Товарищ Браев бережно держал на коленях последний экземпляр из десяти вечных иноземных кирпичей, завернутый в лощеную бумагу.

Вволю пробуксовав и израсходовав весь запас горючего, они заснули сном отшельников посреди безбрежной лужи.

Проснувшись среди ночи, товарищ Браев увидел звезды над собой, звезды под собой и долго не мог сообразить, каким образом его персональная машина попала в космическое пространство. Душу грызла мучительная тоска по голубой планете и уютному кабинету.

Много испытаний пришлось перенести товарищу Браеву в погоне за неуловимым Грозой, всякий раз обнаруживая лишь теплые следы разгрома и заикающихся людей. Но такого ужаса, как в этот ночной час, он не испытывал.

Обширный круг по Синеозерскому району замкнулся. Но в райцентре он узнал, что товарищ Гроза вылетели самолетом в отдаленный район. Бросив на произвол судьбы грузовик, в кузове которого к этому времени не осталось ни одного целого кирпича, на максимально возможной скорости он рванул вслед за улетевшим самолетом.

Осунувшийся, небритый, он, судорожно сжимая кирпич, мрачно смотрел вниз. В глазах его появились сумасшедшие искорки маньяка. Изредка его губы шептали слова.

Водитель при этих словах потуплял глаза, как школьница, которой впервые объясняются в любви.

Самым ласковым из этих слов было: "С-с-с-скотина!"