Владимир Безымянный - Русское видео

Когда меня привезли из КПЗ, пришлось провести в ожидании распределения по камерам несколько часов в большом, человек на сорок, «боксе». Люди разбились на группки, беседовали о чем-то своем, перетекали от одной кучки к другой. Менее опытные, как и я, прислушивались к советам «постоянного контингента», скрывая острый, но словно бы стыдный интерес: как там, в камере, повести себя, чтобы не «опуститься»? Ведь известно, начнешь падать — не остановишься. И оступиться можно на ровном, особенно если повел себя не в соответствии с рангом.

Заметнее всех в «боксе» казались двое рослых молодых парней. Сидели они не первый день, но лица их до сих пор хранили следы характерных питейных отеков и припухлостей. Судя по многочисленным наколкам и мудреному, перемешанному с матом воровскому жаргону, оба, как я решил, так и родились за решеткой. Тем не менее, как выяснилось потом, оба получили свой первый срок — по два года общего режима — явившись в зал суда «под расписку» прямехонько из заводского общежития. Но держались как деловые, так и шарили вокруг — к кому бы прицепиться, где бы урвать? Оба до последней секунды не верили в реальность приговора, считая, что их отдадут родному заводу на поруки. Не тут-то было — шла очередная кампания по борьбе с хулиганством.

В противоположном углу беседовали, сидя на корточках, трое пожилых, сельского вида мужиков в добротных, почти новых черных ватниках. Типичные бытовики, из тех, кого упрятывает законная жена за синяк под глазом или участковый за самогоноварение. Зачастили в зону в последнее время и престарелые сеятели мака, не устоявшие перед соблазном получить пяток пачек «капусты». Перебросившись парой цветистых фраз на своем жаргоне, парни разошлись в разные стороны и, перемигиваясь, двинулись к погруженным в беседу «ватникам». Приблизились оба почти одновременно. Тот, который все же опередил приятеля, по-хозяйски постучал ногой по туго набитому мешку, стоящему чуть в стороне. Таким обладал каждый из троицы — кулачье, этих да не пограбить — грех, все равно барахло вытрясут не на этапе, так в «зоне». Лениво поигрывая действительно внушительными мускулами, первый предложил поделиться добром. Ответом было молчание. Тогда второй накачивая, разогревая себя, длинно выругался, присовокупив словцо, выражающее здесь крайнюю меру презрения. Этого оказалось достаточно. Примолкшие мужики спокойно обменялись взглядами, затем резко, как по команде, поднялись. Под фуфайками оказались полосатые куртки «особого» режима. Гомон в «боксе» прекратился, словцо внезапно выключили громкость в приемнике. Горе-налетчики застыли. И хотя не было ничего особо грозного в «крытниках», взгляды их, казалось, парализовали людей. Оправдания, которые бормотали парни, уже никого не интересовали. Первого, секанув ребром ладони по горлу, подхватили за руки — за ноги и подбросили к потолку. Тело его с сырым шлепком шмякнулось о бетон и застыло, как сломанная кукла, марая его тонкой струйкой крови, сочащейся из уголка рта. Второму было не до приятеля. Он ошалело заметался по камере, по глупости устремляясь в глубину, а не к спасительной «кормушке». Впрочем, путь туда был отрезан. Когда на хрип подвергавшегося наказанию, а может просто на подозрительную возню в камеру ворвались солдаты, с его головы, полупогруженной в фаянсовую полусферу унитаза, стекали последние капли. Опорожнились все трое. Не слишком щедро, но вполне достаточно для того, чтобы этот бывший человек отныне принадлежал к миру педерастов и «чушек». Насиловать его не стали, кому нужен дополнительный срок, но этим скоро займутся другие. После такого душа разговор в «зоне» короткий, особенно на общем режиме, где, полным-полно таких же искателей приключений. У всех «кошачьи» сроки в один-три года, которые они считают за честь отсидеть «по концу, как человек», чем надевать повязку «активиста», лишающую возможности бить себя в грудь в компании дворовых авторитетов.

Но попадаются здесь и настоящие, как Криков. Правду говоря, я таких раньше и не встречал. Среди моих знакомых, уголовной мелюзги, большинство таких, как пострадавшие в «боксе» от собственной тупости хулиганы. С Филимоном же разговаривать было интересно до крайности. Конечно, не следовало думать, что все сказанное им — правда, от этого качество его рассказов не страдало. В конце концов не добыванием истины мы там занимались. Зато было искреннее чувство, и если определить его одним словом, то это — тоска. Не много радостей дарит пресловутая блатная жизнь. Попасть в тюрьму на шестом десятке за банальную гостиничную кражу на сумму около трехсот рублей — вовсе не вершина воровской карьеры. Временами казалось, что Филя действительно решил завязать, не тащится на милицейские подставки, ан нет — на другой день все наоборот. И только, бывало, войдешь во вкус рассказа, поверишь рассказчику, как вдруг почувствуешь затаенную иронию, подковырку. Как в повествовании о негостеприимном белозерском «Пятаке»: «…Там у нас и снимали первые кадры «Калины красной». Красавица «зона», венецианский пейзаж — вода тихая, остров на сваях. Все бы путем: не хуже других «особых», а рукавицы шить — не известняк таскать в карьере. Вот только смертность что-то большая. Сырость, наверное… А вообще — хорошо. И народ с понятием, душевный»

Филя говорил складно, словно строки на бумагу укладывал. Ни дать, ни взять живой бестселлер гуляет по камере, подымается на оправку… Бестселлер… А ведь не вчера мне эта мысль в голову пришла. И вообще задолго до этой дурацкой отсидки. Да только о чем писать? О своей куцей жизнишке? А тут Филя — во всех отношениях вариант беспроигрышный. Если и не получится с романом, то уж хорошее отношение Крикова мне обеспечено. А это значило в тюрьме немало, почти все. На фундаменте дружбы с «авторитетом» можно многое построить. Конечно, в рамках дозволенного, если не делать глупостей. И чем черт не шутит — может, это и есть мой шанс на свободе. Времени для сомнений не оставалось. Тут еще подошла моя очередь выносить мусорную урну: от позорной повинности были освобождены только воры. Ох, как не хотелось, а что поделаешь: закон. Могут и головой в ту же урну сунуть. Но и слишком спешить не годится, всегда есть опасность позволить сесть себе на шею. От урны две ступеньки до дна… Переговорить с Криковым — вопрос считанных минут, и дело решилось, как я и надеялся. Филимон моментально сообразил, что в случае удачи это и для него шанс выкарабкаться из до смерти опротивевшего блатного болота. Уважение жулья вовсе не означало материального благополучия, а на шестом десятке человека тянет к стабильности. Прожив всю жизнь в воровском мире, где нарушение слова всегда чревато серьезными, порой и летальными осложнениями, Криков ни на минуту не допускал, что я попытаюсь его обмануть. Пока сидел в камере, я и сам об этом не думал. Для начала пусть хоть один из нас отсюда выйдет. А там видно будет. Кстати, это еще вилами по воде писано, что из рассказов ворюги может слепиться книга. То, что восемь лет назад на первом курсе я что-то пописывал в институтской многотиражке, пока меня через год с треском оттуда не вышибли, вовсе не означало, что сейчас непременно возникнет шедевр. Что-что, а к сонму непризнанных гениев и будущих нобелевских лауреатов я себя не причислял. В конце концов, не без пользы проведу время. Одним словом, мы начали. О таких мелочах, как запрещенные подследственным ручки и бумага, речи не было. С авторитетными арестантами администрация старалась не ссориться без серьезных причин. Оперу, конечно, «стучали» и об этом, но внешне все оставалось спокойно. Адвокаты передавали моим сокамерникам бумагу и стержни, так что о технической стороне можно было не беспокоиться. Филя заливался соловьем, впрочем, стараясь, как всегда взвешивать свои слова. Особенно подробно он живописал структуру и уловки наркобизнеса, услугами которого многие блатные пользовались, хотя и ненавидели прожорливых, не знающих слова «кредит» торгашей. Каждый из них рассматривался в блатном мире как дойная корова, и Филя, не скупившийся на подробности, у какой-то черты всегда останавливался. Как доблестный разведчик — не все еще можно поведать широкой общественности. Пару раз он терял бдительность, касаясь таких дел, которые еще находились у жуликов «в производстве», но сейчас же спохватывался.