Андрей Воробьев - Дело рыжего киллера

Выяснилось, что в этот и два предыдущих дня он обмывал с друзьями очередную зарплату. Потом друзья, подустав, захрапели вокруг стола. Бедолага же оказался более стойким и пошел объяснять свои достоинства соседке. Та почему-то не оценила их прелестей и довольно резко объяснила непрошенному гостю, куда ему следует идти. Разгоряченный паленой водкой герой одной рукой схватил соседку за волосы, другой — кухонный нож, лежавший рядом на столе и, приставив острие клинка к горлу непонятливой соседки, потребовал, чтобы она немедленно занялась оральным сексом.

Что думала в эти минуты соседка Марина так и не узнала. Точно было известно лишь одно: остатки откушенного мужского достоинства были предъявлены дежурному травмотологу, который, к сожалению, не был специалистом в области микрохирургии и поставил другие цели: вывести больного из шока, остановить кровотечение и хоть немного успеть выспаться перед завтрашним обходом…

Марина, дернув за плечо, попыталась перевернуть алкаша с бока на спину, чтобы посмотреть на его физиономию (какой-никакой, а если сосед, то нечего ему валяться на холодной лестнице — пусть лучше в прихожей в себя приходит). Но мужик показался каким-то странным: не бормотал недовольно и невразумительно, не храпел. Этого человека, похожего на бомжа, она видела впервые.

«Слава богу, не наш», — Марина хлопнула мужика по щеке. Никакого эффекта, только голова безвольно откинулась в сторону. Звякнула, покатившись, валявшаяся поблизости пустая бутылка от какой-то бормотухи.

— Совсем обнаглели, пьют прямо под дверями, — Марина отпихнула ногой какой то флакон, вроде как от «красной шапочки» и кусок газеты с хлебной горбушкой, а затем наклонилась пониже, чтобы все-таки выяснить, в какой степени перепития находится бомж.

Но, скорее, это непродолжительная работа в травме успела наложить на бывшую медсестру свой отпечаток и плакаты вроде «А ты — помог больному?» еще не стерлись в уголках памяти.

— Это же просто бомж, обыкновенный ханыга, не доползший до своего чердака, — Марина приподняла верхнее веко лежащего. И вдруг поняла, что бомж никогда больше не доберется до своего прибежища, никогда не протрезвеет. Потому, что он уже как минимум час мертв.

Хотя во время работы в травматологии Марина насмотрелась всякого и даже будто бы привыкла к чужой смерти, но все равно видеть ее всегда не приятно.

Надо хоть милицию вызвать, чтобы не валялся покойник весь день. Марина огляделась, будто хотела спросить совета у кого-то неизвестного, стоящего рядом. И тут снова обратила внимание на пакет. Он был явно наполнен какой-то снедью: сверху рядом с пластиковым стаканчиком из-под колы выглядывали пара морковин, и, похоже, помидоры.

— Вот жил человек, бомжевал, дрянь всякую хлестал, а продуктами запасся. Ему они все равно ни к чему, а я, может, хоть салат какой-нибудь сделаю, — Марина выбросила стаканчик в лестничный пролет, решительно взяла найденный пакет, вошла в квартиру, тщательно заперла дверь и позвонила в милицию, придав голосу недовольную интонацию: «Там какой-то человек на лестнице валяется. Нет, больше мне делать нечего… не знаю, что с ним, не подходила. Похоже, что пьяный»…

…Катьки, как и следовало ожидать, дома не оказалось. Соседи еще, видимо, спали. Пока никто не мешал, Марина решила спокойно заняться хозяйством, чтобы вечером не мучиться с ужином. Она пошла на кухню готовить с учетом того, что бог послал в виде бомжатских продуктов. На какой-то миг подумала, что, наверное, поступила не очень хорошо, позарившись на чужой пакет, но затем махнула рукой: алкашу теперь все равно, мне готовить не из чего, а овощи иначе пропали бы.

Она выглянула в давно не мытое окно кухни. На улице кружились большие белые хлопья, тихо укутывая засиженный голубями подоконник, и весь серый двор-колодец с его обшарпанными стенами. Почему-то вдруг вспомнились стихи:

Марине вдруг стало очень жалко себя, и на глаза навернулись слезы. А воспоминания последних лет уже мелькали, словно кадры забытого кино…

Тогда по телевизору передавали грустный фильм, и Марина слушала завораживающую мелодию вальса Евгения Доги. Но сеанс был прерван появлением матери.

— Мариша, я должна познакомить тебя со Станиславом Трофимовичем. Это очень порядочный человек, — продекламировала мама с такой выразительной интонацией, что дочка все поняла. Комментариев не требовалось.

Прежде мать ее ни с кем не знакомила. Время от времени у нее появлялись-таки друзья-мужчины, но в дом к Войцеховским — маленькой семье, состоящей из Анны Леопольдовны, учительницы русского языка и литературы, давным-давно разведенной женщины, и ее дочери-школьницы Маришки, они не заглядывали. Анна Леопольдовна всегда боялась причинить психологическую травму ребенку, как сама говорила подругам. Она искренне желала быть идеальной и безупречной матерью, не дающей дочери ни малейшего повода для сомнений в своей нравственности.

Отношения в семье трудно было назвать искренними и открытыми. Точнее, они были просто фальшивыми: Анна Леопольдовна скрывала от дочери абсолютно все, вплоть до ее происхождения. Когда в положенный период любознательного детского возраста Мариша задала вопрос о своем отце, мать поджала губы и заявила, что имя этого человека недостойно даже произнесения.

— Мам, а как же тогда быть с моим отчеством Андреевна? Его что, тоже нельзя называть вслух, а?

— Я повторяю, — отрезала Анна Леопольдовна, не отреагировав на остроту, — твой отец был недостойный человек, и я не хочу о нем говорить. Надеюсь, что ты не пойдешь в него.

— Слушай, а если он был таким недостойным, на фига ты меня от него родила?

— Перестань говорить такие вещи своей матери! — Анна Леопольдовна перешла ни визгливый учительский крик. — Я и так пожертвовала собою ради тебя. Я ночей не спала, когда ты родилась, сколько я с тобою натерпелась!

— Отстань ты со своею жертвенностью, — принялась кричать уже и Марина. — Да ты невыносима со своими упреками: родила, не спала, пеленки стирала. Никто не заставлял!

После нескольких таких стычек они обе окончательно поставили крест на задушевных разговорах.

Назойливая жертвенность матери была самой ужасной чертой ее характера. Поэтому, когда после летних каникул перед седьмым классом Анна Леопольдовна со значением сообщила своей дочери о каком-то очень порядочном человеке, особо отчетливо выговаривая слово «очень», Марина испытала небывалое облегчение: наконец-то мать перестанет врать и изображать из себя нечто исключительное. Наконец она нашла кого-то, достойного своей высокой нравственности.