Ирина Глебова - Качели судьбы

… Тогда ребята ещё не знали, что очень скоро поэт и его жена отправятся этапом – один в Красноярскую область, другая – в Мордовский женский лагерь…

Имя студийца Вадима Лесняка попадалось и в некоторых других отчётах Тополёвой. И всегда он говорил очень правильные слова. Кандауров подумал с жалостью: «Наивная девочка! Выгораживала его. А ведь он наверняка сам заводил провокационные разговоры».

Когда Антон Антонович растолковывал ему идейную градацию между информаторами, Викентий спросил:

– Значит, Тополёва была не одна? Кто-то из студийцев ещё контактировал с вами?

– И очень охотно. Можно сказать – добровольно и активно.

Он долго не соглашался назвать этого человека, но потом всё-таки назвал: верно, майор интересуется не из праздного любопытства.

– Понимаю, – сказал Антон Антонович. – Тебе кажется, что чем больше ты будешь знать о погибшей, тем вернее выйдешь на убийцу.

– Разве не так?

– Так, если ниточка и вправду тянется в прошлое.

– А я всё больше уверяюсь в этом… Ну, так как же?

Полковник качнул головой:

– Назову, Викеша, сейчас назову. Только ты очень удивишься. Это Вадим Романович Лесняк.

И хотя после разговора с Сарматовым Кандауров почти ожидал услышать то, что услышал, но не сдержался, воскликнул:

– Да ну! А он что, разве ещё и литературой занимается?

– Теперь, когда стал крупным политическим деятелем, поостыл к этому делу. А в былые времена две книжечки стихов у него вышли. Со скрипом, правда. Ведь типичный графоман с болезненным самолюбием.

Лесняк был, наверное, самым известным человеком в городе. Когда началась перестроечная эйфория и забушевали демократические митинги, на этом гребне вынырнул из небытия горластый, со злыми горящими глазами, красно и увлекательно вещающий и, к тому же, молодой красивый мужчина. Он говорил о радости сбросить с себя путы тоталитаризма, о благах демократического общества, которое теперь-то с распростёртыми объятиями примет цивилизованная Европа и Америка, об изобилии, которое буквально захлестнёт всех, лишь только станут они на путь рыночной экономики. Вообщем, обычный набор, от которого нынче у людей уже начинает набиваться оскомина, а часто – и озлоблённость. Но тогда!..

Говорил Лесняк и о репрессиях и притеснениях, которым подвергались честные и смелые люди. И горожане знали, что он имеет право так говорить. Талантливый журналист, он был изгнан из редакции, поскольку не мог подчиняться партийной диктовке и писать заведомую ложь об успехах и достижениях. Много лет работал кочегаром где-то в подвале. И – да, Кандауров теперь вспомнил, – в агитационных предвыборных листовках писали о Лесняке, как о даровитом поэте, которого власти тоже затирали, практически не издавали.

Он был легко избран депутатом в Верховный Совет, периодически ездил на сессии в столицу и там вёл себя очень активно. Все знали, что он один из близких друзей и соратников главы государства. А недавно, уже в этом 1989 году, получил официальный статус «советника» при недавно созданном «Совете перестройки».

… То, что писала Лариса в отчётах для Геннадия Николаевича, было лишь отзвуком истинных разговоров и споров молодых литераторов. Полуправдой, которую она сама правили так, чтобы никого из ребят не скомпрометировать. Хотя временами это бывало очень трудно сделать. Взять их недавний разговор о Николае Руденко. Вадик Лесняк, такой наивный и беззаботный парень, болтал без оглядки. Но и то правда, откуда ему знать, что среди них есть соглядатай и что подобные разговоры опасны! Сам того не подозревая, Вадик рассказал недавно пророческий анекдот. Как развлекаются десять французов? Выпьют и идут к десяти женщинам, заранее зная, что одна из них больна сифилисом. А десять американцев? Выпьют и садятся за руль десяти автомобилей, заранее зная, что у одного испорчен тормоз. А десять русских? выпьют и рассказывают политические анекдоты, заранее зная, что один среди них – осведомитель… У Ларисы горело лицо. Но когда она вышла в туалет и глянула в зеркало, увидела, что очень бледна. Да, она по своей глупости попала в ловушку, но ребят она не подведёт! Хотя и очень боится этого кагэбиста со змеиным взглядом, Геннадия Николаевича. Он как будто ничего такого не говорит, не угрожает ей. И не раз девушка думала: а что, если взять и прямо отказаться, сказать: «Не хочу больше этого делать, оставьте меня в покое!» – ведь не посадят же её! Не за что, да и времена не те. И зачем она нужна им, девчонка? Книга у неё вышла. Не дадут выпустить вторую? Бог с ней! Лариса верила, что пройдёт время, и всё равно её книга стихов будет напечатана. Так чего бояться? Но стоило ей только услышать ровный, металлический голос Геннадия Николаевича и наткнуться взглядом на его маленькие пристальные зрачки, как у неё холодело сердце, вся она сжималась, кивала согласно головой. Но всё же у неё хватало воли, или совести, или смелости – она и сама не понимала чего, – чтобы писать отчёты так, как она их писала. Даже после того, как Геннадий Николаевич отшвырнул один из них, с трудом сдержав крик: «Вы неискренни, Тополёва!»

А в тот вечер в кафе они и в самом деле спорили слишком горячо. В этой «стекляшке» у них было своё привычное место: три стола сдвигались в дальний угол, составлялись вместе, и ребята сидели обособленно от всех остальных. Официанты их уважали, знали, что это – богема, молодые поэты. И если ребята иногда начинали сильно шуметь, стоило подойти к ним – тут же извинялись и приглушали голоса. Понятно – интеллигентная публика…

О Николае Руденко заговорил именно Лесняк. Сказал, что в «Литгазете» пишется одно, а «из-за бугра» передают, что как поэт – он прямой наследник Великого Кобзаря, а как человек – бескорыстный боец за справедливость и демократию.

– Слышали о «Хельсинской группе» или «Международной амнистии»? – спросил он.

– Да уж не ты один этим интересуешься, – ответила Нина Картуш.

– Слушаешь «Голос Америки»?

– И «Свободу» тоже.

Аркаша Жиров бросил грубовато:

– Этот Руденко четыре раза женат. Совершенно аморальный тип!

И было, как всегда, непонятно – серьёзно говорит он или язвит. Викторов захохотал, но Боря – «Нинкин паж» – стал спорить:

– Это говорит лишь в его пользу. Значит, человек ищущий, неуспокоенный, даже в интимной сфере.

Андрей развеселился ещё больше:

– Ну, Борюня, это тебе лучше знать, ты у нас главный спец по интимным поискам!

Этот парень Боря был непонятен Ларисе: приятный, но какой-то странноватый. Сначала ей казалось, что он влюблён в Нину: не отходил от неё ни на шаг, бежал выполнять любые поручения. Но потом она стала думать, что он больше похож не на влюбленного и даже не на друга, а на подружку. Не раз он и Нина садились отдельно в уголочке, в обнимку, и шептались о разных пустяках, целуя друг друга в щёчку. Движения у Бори напоминали кошачьи, голосок звучал ласково, слащаво. Но в ту пору Лариса так и не поняла о нём ничего. И только годы спустя, когда этот юноша давно уж исчез с их горизонта, она услышала, что, вспоминая о нём, кто-то из давних студийцев сказал: «Борька-педик»…