Ирина Глебова - Качели судьбы

Вот сучка! Он перед ней распинался, а она-то книгу, похоже, читала… Нет, Вадик к таким насмешливым отказам не привык, знал, что хорош собой, нежен, умён…Потом, правда, как-то встретились случайно, он поехал её провожать, завёл в бар, подпоил, думал – последует продолжение. Так нет же, вновь отшила его! Ну, да фиг с ней. Девчонки, особенно если их менять почаще, занятие, конечно, приятное, бодрящее. Но есть другое дело, которое нравится ему больше всего – азартное, будоражащее кровь.

Они были нигилистами. Вся эта «советская действительность», в которой волею рождения приходилось жить и творить, вызывала насмешки и неприятие. Их любовь была отдана могучим западным оплотам демократии и свободы, откуда по радиоволнам шли призывы именно к ним, молодым: переустроить свою страну! Нинка Картуш, Аркаша Жиров и Боря Шевелев давно подвизались в правозащитном движении. Вадик только почитывал «самиздат», слушал радиоголоса да после хорошей выпивки с головой окунался в жаркие диссидентские споры. А эти ребята уже не раз подписывали письма в Комитет защиты прав человека в ООН – протесты против осуждения Синявского и Даниэля, заключения в психушку генерала Григоренко… Правда, подписи их стояли не в списке инициативной группы, а среди поддерживающих. Но всё же!

Вадику тоже очень хотелось конкретного дела. Это так возвышало его в своих собственных глазах, возводило над головой нимб правозащитника. И возбуждало даже больше, чем постельная возня. В редакции, на работе, ему приходилось, как и другим, писать «ура»-репортажи, заметки и очерки о том, «как хорошо в стране Советской жить». Он был противен сам себе, но, сцепив зубы, писал – что же оставалось делать? Только и отводил душу, что позволял себе каждый раз подпустить ироническую фразочку: то намекнуть, что пафос не серьёзен, то сыронизировать о герое очерка… Делал это настолько тонко и умно, что главный редактор – олух жизнерадостный, – ни разу ничего не уловил. Однако Вадик был уверен – читатели его сарказм понимают, хотя, может, и не все.

Но тут, на удачу, решили выделить особый отдел – литература и искусство: газета всё-таки молодёжная, должна быть интересной. Поэт Вадим Лесняк его, конечно же, и возглавил. Это стало для него отдушиной. Критические статьи о местных театрах, о выходящих книгах, литературные обозрения позволяли делать язвительные замечания – такова специфика жанра. Но особенно отводил душу Вадик, составляя литературные странички. Ходу тем, кого он не любил – всяким иванам и родионам, – сюда не было. Тут паслись все его приятели из компании да их более высокие покровители и собутыльники – профессиональные писатели из городской организации.

Хорошо быть самому себе хозяином! Вадим почувствовал это. Главный редактор в литературные подробности не вникал, подготовленные им материалы просматривал по диагонали – доверял. И когда однажды ребята за бутылкой вина стали высмеивать его: «Что же ты, начальник отдела, сплошную лирику гонишь на литстраницах, трусишь!..» – Вадим загорелся.

– Давайте всё, что хотите! Устроим фейерверк!

Викторов попытался остудить его:

– Главный не пропустит…

Но Лесняка уже несло:

– Да он лопух, даже не читает. Всё пройдёт!

В самом деле – прошло отлично. Нина Картуш дала подборку стихов «северные мотивы», где явно и неприкрыто веял дух солженицынского «Архипелага», только что не назывались имена. Аркаша Жиров выступил с небольшой поэмкой в честь академика Сахарова – тоже, конечно, без имён, но с очень прозрачными аллегориями. Аллочка Палиевская, заявив: «Я исключительно интимный лирик», – дала стишок, искривила насмешливо губки: «Попробуй, напечатай!» В нём очень образно и волнующе рассказывалось о том, как некий мохнатый живой зверёк, мечтая попасть в некую уютную норку, становится дерзким, смелым, наливается мощью и, к конце концов, добивается своего, ныряет в норку… Читая, Вадик почувствовал, как шевельнулся его «мохнатый зверёк» при воспоминании об интимных встречах с Аллочкой… У Лили Быковой тоже была подборка «Крестный ход в Китеж-граде» – поэзия, где непонятно чего больше: мистики или религиозности. Сам Вадим предстал со стихами об октябрьской демонстрации: по виду под Маяковского, а на самом деле – иронично-насмешливыми, ёрническими…

Литературная страница получилась отличной – неожиданной, раскованной, интересной. И главный редактор повёл себя так, как и предполагал Вадим. Махнул рукой при виде груды положенных ему на стол отпечатанных листков со стихотворными строчками: «Давай, Лесняк, сам решай, ты в поэзии понимаешь больше меня».

Вадик сумел сделать так, что дежурным по номеру именно накануне выхода этой газеты был он сам. Когда полосы уже набирались, ему наверх, в кабинет, из типографии позвонил знакомый линотипист.

– Ну ты даёшь, Вадим! – сказал он.

– Что, здорово? – обрадовался Вадик.

– Здорово-то здорово, – согласился тот. – Но тебе это аукнется.

– А, ерунда! – отмахнулся Вадим. – Разве там есть какой-то криминал? Это же поэзия, каждый понимает, как хочет!

– Ну гляди, – сказал ему приятель. – Моё дело маленькое, мне приказано, я набираю.

Вадик положил трубку и почуял, как тяжело и больно потянуло низ живота – словно камень положили. «А-а-а, чёрт! – подумал. – Не надо было затевать!» Эйфория последних дней вмиг улетучилась, он ощутил необратимость содеянного. И оттого, что это было так, постарался отбросить пугливые мысли, воспрянуть. Удалось. Но ненадолго. Через день после выхода газеты главного редактора увезли прямо из обкома партии в больницу с сердечным приступом. Но перед тем как поехать туда, на ковёр к высокому партийному начальству, он успел вышвырнуть с работы Вадима, обозвав его мерзавцем и провокатором – интеллигентный человек всё-таки был редактор, слов покрепче употреблять не умел.

Зато на квартире у Аркаши Жирова Вадика встретили, как героя.

– Это дело, Вадька! Вот это дело! – обнимали его и хлопали по плечам. – Не болтовня, а дело! Весь город гудит!

И если поначалу Вадик вымученно улыбался, то после, согретый выпивкой и всеобщим восхищением, хохотал, рассказывая о перепуганном редакторе. Конечно, «город гудит» – это слишком сильно сказано. Многие ли читают литературную страничку в молодёжной газете? Но ему хотелось верить. Где он будет работать? Ребята подбадривали: «Не пропадёшь! Придумаем что-нибудь!» И он не забивал себе голову.

Домой вернулся поздно, заснул, как в яму провалился. А проснулся от какого-то звука или предчувствия сразу, сел испуганно на кровати, и сейчас же заломило виски, желудок потянуло вверх, к горлу. Отец в соседней комнате говорил с кем-то по телефону: доносились однообразные «да», «хорошо», «я понял». Потом он заглянул в комнату к сыну. Сказал мрачно: