Анна Данилова - Грех и немножко нежно

— Какой материал? — он склонил голову набок и пристально взглянул на нее. Его губы жирно блестели, и он промокнул их салфеткой. — Вы же, Машенька, не назвали мне нужную фамилию.

Она подумала, что вот сейчас он снова перескочит с вежливого «вы» на демократичное и грубоватое в его устах «ты». И не ошиблась.

— Так кто тебя интересует, красавица?

— Мой прадед был известным на весь город гинекологом, но я знаю лишь несколько букв в его имени и фамилии.

Она решила идти вот таким, более-менее безопасным, путем. Если он назовет ей фамилию этого гинеколога, да еще и покажет его могилу, надгробие, то уж по семейной фотографии она легко разыщет нужный склеп. Пусть даже он основательно зарос травой и кустами.

— И какие же это буквы?

Маша достала из сумочки ручку и написала на салфетке: «Ch… i… hs». Протянула ее Лангу.

— Вот.

Ланг вдруг улыбнулся, без ехидства, а как-то светло так, лучезарно, по-доброму.

— Да что же ты раньше не сказала?! Я бы тебе там же, на кладбище, все и показал.

— Вы знаете, о ком идет речь?

— Конечно! Надо же, ты — праправнучка самого Кристиана Ульрихса?! Просто замечательно!

— Да? И что же здесь замечательного?

— Да то, что я до сих пор не могу найти ни одного из потомков этого человека. А Ульрихс был, говорят, потрясающим доктором. При всей энциклопедичности знаний, говорят, что он, ученый человек, умел останавливать маточные кровотечения каким-то особым травяным настоем, что было важно в то время, когда многие роженицы умирали именно от кровопотери.

— А при чем здесь энциклопедичность знаний?

— Я в том плане, что в вопросе кровотечений он действовал как повивальная бабка… Видимо, травы действительно многое могут… Но это я так, к слову сказал. И ты, получается, ищешь его могилу?

— Ну… да… — нерешительно проговорила Маша. — Ну, или склеп…

— Да не было у Ульрихса никакого склепа, у него, насколько мне известно, было очень красивое мраморное надгробие, да только мрамор этот украли, давно. Но я попробую его найти, у меня есть схема кладбища…

— Схема? А вы не могли бы мне сделать копию этой схемы, и тогда бы я уже оставила вас в покое?

— Да, конечно, сделаю. Без проблем!

С этими словами Ланг встал со своего места, подошел к Маше, наклонился и осторожно, словно боясь оплеухи, как подумалось Маше, поцеловал ее куда-то в нос, в щеку… И замер в ожидании ее реакции. Маша подняла руки и обхватила ими голову невысокого Ланга, как бы давая понять, что она не против…

…В ванной комнате она сполоснула рот от зубной пасты, умылась. Зеркало показало ей ее отражение: румяную, с повлажневшими кудряшками на лбу деваху с блестящими глазами, с очень нехорошим взглядом.

Девушка с таким взглядом может спровоцировать любого, даже самого скромного и нерешительного, мужчину на дерзкие поступки. Другое дело, что эти поступки не имеют ничего общего с такими отношениями, существующими между мужчиной и женщиной, как любовь, страсть.

Она не раз задавала себе вопрос, как можно, физически занимаясь одним и тем же, выражать чистую, просто-таки неземную любовь друг к другу и просто удовлетворять свои низменные инстинкты. Где та тонкая грань, которая проходит между похотью и высокой любовью? Вероятно, думала Маша, эта грань существует, да только понять ее можно, лишь влюбившись по-настоящему. Пока что Маша пребывала в полном неведении относительно этих чувств, получая вполне определенное удовольствие от мужчин, однако не заморачиваясь на их счет и не ожидая от них ничего серьезного.

— Ты не останешься? — спросил ее Ланг уже в дверях.

— Нет, вы же знаете, я живу у тети… Она купила персики, завтра будем варить компот… И мне поручено вынимать косточки, — сказала она тоном пай-девочки.

— Тетя, персики… Все слова, которые ты произносишь, вкусные, — сказал Ланг.

Он выглядел счастливым и уставшим.

— Вы покажете мне завтра то, о чем мы говорили?

— Да-да… приходи, как только освободишься, и я провожу тебя на кладбище.

— А вот ваши слова заставляют содрогаться от ужаса… — засмеялась Маша. — Хорошо, до завтра.

Она легко запрыгала по ступеням лестницы, выбежала на свежий воздух.

Было темно, и именно эта темнота словно известила Машу о том, что день закончился и пора отдыхать.

Про персики она выдумала, чтобы мотив ее отказа звучал красиво. Хотя персики действительно были куплены и компот сварен. Да только вчера. И трехлитровые банки со сладкими персиками благополучно спущены в погреб.

Те же персики, что не подошли для компота, слишком мягкие, дожидались Машу в холодильнике. Она представляла себе, как, вернувшись домой, достанет их и съест, холодные, душистые, прекрасные. Еще выпьет молока. Не жизнь, а рай.

Дом оказался заперт, под крыльцом ей был оставлен ключ, а в кухне на столе лежала записка от тети: «Я по соседству… Ужин в сковородке. Персики в холодильнике, съешь обязательно, а то пропадут».

В сковородке Маша нашла еще теплые отбивные, а на столе под салфеткой — остатки пирога с яблоками.

Маша достала персики. Устроилась на диване перед телевизором. Дом тетки был большим, уютным. Подумалось: зачем ей этот вдовец, Владимир Иоффе. Жила бы себе спокойно одна…

Маша так и уснула — с персиком в руке…

Валерий Николаевич Петров стоял под душем, чувствуя, как с него стекает теплая вода, и ощущал приятную усталость. Вода тугими струями массировала тело, билась о голубоватые стенки душевой кабины. Да, права была Настя, эта душевая кабина, конечно, роскошь, но кто сказал, что роскошные вещи должны принадлежать только тем, кто зарабатывает деньги нечестным трудом?

Он выключил воду, открыл кабину, ступил на мозаичный голубой пол и завернулся в большое банное полотенце. Вышел из ванной комнаты, прошел, ступая мокрыми босыми ногами по блестящему паркету, до спальни. Настя еще оставалась в постели. Она лежала, слегка прикрывшись простыней, и улыбалась ему усталой и счастливой улыбкой.

Он знал, что говорили о них в городе. Жена, мол, живет в Москве, а он — в Зульштате. Намекали, что там, в столице, она ведет самостоятельный образ жизни и приезжает к нему домой для «галочки». Что она давно уже не любит его, что у нее есть другой, другие…

Поговаривали и о том, что он, прокурор города, взятки берет. И что дом его, в который Настя вложила миллионы, заработанные ею упорным трудом, построен на взяточные, грязные деньги.

— Плюнь и разотри, — любила повторять Настя мужу, когда он высказывал ей свои опасения, что его примут за взяточника. — Ты-то знаешь, что взяток не берешь, а это главное. К тому же, если бы у нас был более скромный дом, все равно сказали бы, что ты взяточник и что это в Зульштате у тебя ничего нет, зато ты купил виллу на Женевском озере или квартиру в Париже. Во всяком случае, в Москве — точно. Для людей ты всегда будешь раздражающим элементом, они боятся тебя, ведь ты — прокурор!