Андрей Константинов - Юность Барона. Обретения

Слегка покачиваясь, Борис направился в конец вагона.

Проходя мимо столика, за которым ужинала супружеская пара, он считал с лица женщины неодобрительное, даже брезгливое выражение и, намеренно громко пустив газы, затянул:

— За-ачем он в на-аш колхоз приехал? Зачем, а гла-авнае — на ко-ой?

«Пейзанин и есть!» — хмыкнул Барон и принялся расправляться с наконец-то поданными биточками.

— …Я, конечно, ничего не хочу сказать. Чкалов был великий ас, — заносчиво горячился летун, которого приятель шутливо называл Валентулей. — Но пролететь под мостом на самом деле не так уж и сложно. У нас, в армавирском училище, маневры на малых высотах…

— Ну-ну. Поглядел бы я, как ты на МиГе станешь маневрировать. Под мостом.

Поглощенный поглощаемыми биточками Барон не прислушивался намеренно к чужим разговорам, но летуны в данный момент заговорили чересчур эмоционально. По всему было видно, что этот их спор носит характер давний и принципиальный.

— А что такого? И на реактивных истребителях вполне можно летать так, как Чкалов. Главное, правильно определить расстояние до воды. Скажем, метр держать воду. Пилотажная скорость, самая оптимальная, — 700. И — вперед.

— Вперед к могиле. В лучшем случае к трибуналу.

— Да при чем здесь могила?! Я ж тебе говорю, при скорости в 700…

— А ты себе, хотя бы визуально, расстояние между мостовыми опорами представляешь?

— Разумеется.

— А ты в курсе, что человеческое зрение устроено так, что при подлете расфокус дает не расширение, а сужение пространства?

— Допустим. И чего?

— А того, что частичная потеря ориентации стопроцентно гарантирована. Это раз. Второе: на твоих, как ты говоришь, оптимальных семистах машину начинает…

— Мальчики! Снова вы про свои самолеты, — капризно надула губки одна из барышень. — Нам скучно!

— Ничего не поделаешь, Милка, — показно вздохнула ее подруга. — Об этом даже в песне поется. У них первым делом — самолеты, ну а девушки…

— Неправда! — возразил заносчивый. — В отпуске девушки у нас исключительно на первом. Равно как они же на втором и на третьем местах.

— Отставить скуку! — скомандовал сомневающийся. — Давайте-ка еще шампанского выпьем. Милочка, солнышко, будьте любезны, разделите вон то симпатичное яблочко на общее количество пайщиков. Пока Валентуля его в одно жало не прикончил.

— Я не понял? Что за наветы?!

Солнышко покорно взяло большое красное яблоко, разрезало его пополам и… взвизгнув, смахнуло обе половинки на пол:

— Мамочки! Червяк!

Летуны дружно загоготали.

— Не червяк, Милочка, а мясо.

— Во-во, надо его на кухню. Повару.

С этими словами соискатель лавров Чкалова носком ботинка пнул ближайшую к нему яблочную половинку в направлении буфетной стойки.

Наблюдавший за этой сценой Барон встал из-за стола, дошел до буфета, поднял с пола сперва один, затем второй кусок и обратился к гуляющей компании:

— Вы позволите?

— Да пожалуйста. Угощайтесь.

— Спасибо.

Барон возвратился за столик, тщательно протер яблоко салфеткой и положил перед собой.

— Мужчина, может быть, вы голодны? — не удержалась от колкости Милочка, она же солнышко. — У нас есть хлеб и колбаса.

— Благодарю. Я буду иметь в виду.

Барон не обиделся — эта веселая четверка была ему симпатична. Особенно Валентуля, с такой заразительной убежденностью рассуждавший о возможности пролета под мостом на реактивном истребителе. Иное дело, что, хотя по возрасту молодые люди и являлись, как и он сам, детьми войны, однако ленинградцев среди них не было. Потому как эти ребята явно не в курсе, что вот уже многие годы в его родном городе с человеком, брезгливо отправившим в помойку еду, прекращают общение и стыдятся знакомством.

Барон рефлекторно сложил половинки яблока в единое целое и вдруг подумал о том, что оно удивительно похоже на то самое, крымское, во многом благодаря которому он и познакомился с Гейкой.

А случилось это в первых числах сентября 1941-го.

В те дни, когда еще никто и представить не мог, сколь глубока окажется та чаша испытаний, что вот-вот предстояло испить защитникам и жителям осажденного города.

Ленинград, сентябрь 1941 года

Хоть Юрка и не собирался сегодня идти в школу, создать убедительную видимость было необходимо. Чтобы бабушка ничего не заподозрила. Поэтому он тщательно сымитировал в комнате традиционный творческий беспорядок утренних сборов, благо комната у него теперь имелась своя, отдельная. Бывшая родителей. Чьи портреты по-прежнему продолжали висеть над кроватью в обрамлении остального семейного фотоиконостаса.

Кстати сказать, в 218-й Юрке решительно не понравилось. И учителя здесь какие-то угрюмые, а то и вовсе злые. И одноклассники не чета прежним — все больше особняком, каждый сам за себя держится. В общем, в сравнении с родной «первой образцовой» — день и ночь [1] Первая образцовая школа, она же школа № 206, находилась (и находится по сей день) на наб. реки Фонтанки, 62. С началом войны школу временно закрыли, на ее базе был развернут эвакопункт и приемник-распределитель для детей. Большую часть учащихся 206-й организованно вывезли в эвакуацию, а оставшихся в городе учеников раскидали по соседним школам. В случае с Юркой речь идет о новой, открытой в 1940 году, школе № 218 (ул. Рубинштейна, 13; в наши дни в этих стенах работает детский театр «Зазеркалье»). В мае 2015 года в холле театра открыта мемориальная доска в память об учениках и преподавателях школы, погибших при артобстреле 18 мая 1942 года. . Хорошо еще, что у Саньки с матерью не получилось уехать в эвакуацию. Вернее, им-то самим, может, и плохо, но зато у Юрки остался в Ленинграде старый приятель. Правда, теперь в один с ними класс ходит еще и Постников, но этот, разумеется, не в счет. С ним у Юрки в последнее время наоборот — сплошные контры. И хотя до выяснения отношений посредством кулаков дело еще не доходило, но уже близко к тому.

Ядвига Станиславовна заглянула в тот момент, когда Юрка запихивал в планшетку (подарок деда Гиля) тетрадки.

— Юрий! До первого звонка осталось двадцать минут.

— Успею.

— Галстук-то у тебя мятый, словно жевал кто. Я же вчера весь вечер глажкой занималась, почему не сказал?

— Да нормальный. Сойдет.

— У тебя все сойдет, — проворчала бабушка. — На вот, — она протянула внуку два квадратика печенья. — Скушаешь на переменке.

— Не надо, нас же кормят. Отдай лучше Ольке, она их страсть как любит.

— Ольга голодной не останется. А тебе, чтобы хорошо учиться, нужно больше кушать.

— Не вижу связи.

— Юрий! Не дерзи!

— Ладно.

Юрка принял от бабушки печенье, запихал между тетрадей.

— Всё, я пошел.

— После школы, пожалуйста, сразу домой. Не шляйтесь нигде со своим Зарубиным. Я вчера в очереди слышала, что на Роменскую снаряд залетел — так больше десяти человек раненых. И все больше дети.