Юлия Вознесенская - Русалка в бассейне

– Да, что-то такое ты говорила, Ева. Но знаете, инспектор, я как-то мало обращал внимание на воркотню Евы о порядках в доме княгини Кето: о том, что доставшиеся по дешевке слуги не вызывают у Евы доверия, а единственная законно работающая Авива Коган полностью подчинила себе старую княгиню Махарадзе, зато княгиню Кето терпеть не может. Обычная женская болтовня, думал я, а вот, оказывается, во всем этом есть какой-то смысл… Прости меня, Ева!

– Ничего, – поджала губы супруга. – Я привыкла к твоему невниманию.

– Что ж, на этом мы пока закончим беседу, – сказал инспектор, обменявшись едва заметными знаками с Апраксиной. – Благодарю вас, госпожа Шмидт, и вас, господин Шмидт: вы своим сотрудничеством оказали большую услугу следствию.

– Ах, пожалуйста, пожалуйста! Мы уважаем закон и полицию, – сказала Ева Шмидт.

– Как говорится, «Полицейский – лучший друг вашей семьи!» – пошутил Хорст Шмидт и сам усмехнулся своей шутке. Но закончил он резко и даже гневно: – Это особенно важно сейчас, когда Германия переполнена беженцами настолько, что скоро для немцев вообще не останется места!

– А некоторые германские граждане еще и вывозят иностранок из-за границы! – заметила неодобрительно Ева Шмидт. – И даже, представьте, женятся на них!

– Да, такое случается, – сказал инспектор, вставая с места.

Апраксина тоже встала и, коротко попрощавшись с хозяевами, заторопилась к выходу; инспектор поспешил за ней.

В машине графиня дала волю своему гневу:

– Как вам нравится эта парочка, инспектор?

– Люди как люди, обыкновенные обыватели со всеми обывательскими предрассудками. Они терпеть не могут иностранцев, но хотят, чтобы те делали за них всю черную работу и при этом желательно не размножались.

Апраксина засмеялась.

– Вы правы как всегда, инспектор, а я увлеклась. Боюсь, что впечатление, которое я вынесла из беседы с четой Шмидт, вызвано моей неприязнью к ним.

– Каково же это впечатление, графиня?

– А такое, что тут что-то нечисто! Уж слишком мрачную картину отношений в доме Махарадзе нарисовала госпожа Шмидт, а супруг ее все подтвердил своими короткими репликами, бросая их как бы мимоходом, к слову, и будто даже не придавая особого значения тому, что рассказывает его жена. Вы заметили, что сначала она говорила лишь о слугах, по очереди бросая на них тень подозрения, но как только речь зашла о племяннике княгини, он тут же был тоже включен в число подозреваемых?

– Это я заметил.

– Но прошу вас, инспектор, не идите слепо у меня на поводу, как вы любите иногда делать! Предупреждаю заранее, я определенно необъективна к этой паре! Вот остыну, забуду все, что наговорила тут эта Шмидт о темных тайнах русской души и славянском коварстве, и тогда мы с вами поговорим обо всем еще раз. Господи, но какая же гнетущая и раздражающая пошлость!

– Да она вас, как говорится, достала! Ну ничего, сейчас вам определенно полегчает: мы ведь должны заехать к бабушке Нине и поблагодарить ее за то, что она потрудилась сообщить нам о том, что господин Шмидт является мужем сиделки Евы Шмидт. Ну и запротоколировать опознание ею фотографии Шмидта.

– Чудно, инспектор! – И лицо Апраксиной просветлело.

Бабушку Нину они нашли в саду. Она сидела в плетеном кресле возле круглого садового столика, под большим кустом белой сирени; одна особенно крупная кисть лежала у нее на плече; вокруг стола располагалось еще несколько кресел с цветными подушками на сиденьях.

– Анна готовит обед, а я грею на солнце мои старые кости, – объявила она гостям. – Какое это счастье – снова ходить по земле! Знаете, я так соскучилась по моим розам, что не могу теперь на них наглядеться. Представляете, они почти все посажены вот этими самыми руками! Правда, Мишенька замечательно за ними ухаживает. Он ведь и сейчас не оставляет мой сад, такой чудный мальчик! И блестящий специалист: вы знаете, он был преподавателем в лесотехнической академии в Петербурге!

– В Ленинграде? – попытался уточнить инспектор.

– Глупости! – одним словом и легким движением руки она отмела его топонимику. – Вы к нам, конечно, по делу?

– Да, к сожалению. Но мы постараемся вас не очень утомлять. Мы хотим еще раз услышать, княгиня, что вы узнали на оставленной случайно в вашем доме графиней фотографии мужа сиделки Евы Шмидт, господина Хорста Шмидта.

– И еще кое о чем спросить, – добавила графиня.

– Ах, да спрашивайте о чем хотите, не стесняйтесь и не бойтесь меня утомить! Я все ждала, когда же полиция догадается меня допросить, но меня так ни разу ни о чем и не спросили. А ведь я как-никак живу в этом доме много лет и многое знаю: это только все думают, что я ничего не вижу, ничего не слышу и ничего не замечаю. А я, между прочим, от природы весьма наблюдательна, и мозги, слава богу, у меня тоже пока еще на своем месте.

– Достаточно минуту поговорить с вами, княгиня, чтобы на этот счет не осталось никаких сомнений, – галантно ответил инспектор и достал из портфеля фотографию Хорста Шмидта. – Вам знаком этот господин?

– Да, знаком. И фотография тоже: точно такую же вы забыли на столике у меня в гостиной, графиня, – ответила старушка. – Это муж Евы Шмидт, сиделки моей покойной невестки, его зовут Хорст Шмидт.

– Можно узнать, при каких обстоятельствах вы встречались с ним?

– Да, конечно. Однажды наш домашний врач, который раз в месяц посещает меня – по традиции, заведенной еще моим сыном, при осмотре услышал что-то неладное у меня в сердце и захотел сделать электрокардиограмму. Это было, когда Анна уезжала на Святую землю, а я очень тосковала и хандрила без нее. Кето в этот день собиралась ехать со свом шофером куда-то по своим неотложным делам, а ее дела в сравнении с делами других людей всегда были неотложными, и предложила сиделке за дополнительную плату свозить меня в местную больницу. Она оставила госпоже Шмидт деньги на такси, а та решила сэкономить и вызвала своего мужа. Тот приехал за нами в автомобиле, на руках снес меня в машину и свозил в больницу. Очень благовоспитанный и услужливый молодой человек!

– И больше вы его не видели?

– Больше никогда.

– Какая у вас прекрасная память, княгиня!

– Не жалуюсь. Я даже помню, о чем мы тогда говорили с ним в машине.

– О чем же?

– Он спросил, не укачивает ли меня езда, и я ответила, что никогда не страдала морской болезнью.

Подошла Анна и, увидев, что все трое сидят вокруг садового столика и мирно беседуют, спросила: не хотят ли, чтобы она принесла им что-нибудь попить? Княгиня попросила сока, Апраксина – минералки, инспектор – пива, и Анна снова ушла в дом.

– А почему вы меня не спрашиваете о слугах, живших в этом доме, господин инспектор? – спросила княгиня. – Уверена, что все эти люди находятся на подозрении полиции, а ведь я могла бы многое рассказать о каждом. Неужели мое мнение о них не интересует следствие только потому, что мне на днях исполнилось сто лет? Или есть какой-то неизвестный мне германский закон, по которому люди, перешедшие столетнюю черту, признаются недееспособными наравне с малыми детьми?