Андрей Воронин - Жди меня

Музыка закружила ее и кружила долго, лишь изредка отпуская, чтобы она могла перевести дыхание. В один из таких моментов ей показалось, что в толпе мелькнуло знакомое лицо. В этом не было ничего удивительного: вокруг было много знакомых лиц; но это лицо тревожило княжну, не давая ей покоя. Ощущение было странным: княжна могла поклясться, что очень хорошо знает этого человека и в то же время была не в силах вспомнить, где она его видела. Отказавшись от приглашения на мазурку, которую очень любила и страстно мечтала станцевать, Мария Андреевна отошла в сторонку и стала у окна, задумчиво покусывая веер. Мелькнувшее между чьих-то затылков лицо продолжало стоять у нее перед глазами, как живое: правильные мужественные черты, прямой нос, чувственный рот с красными губами, черные, лихо закрученные усы, выразительные карие глаза и черный лоскут на лбу, маскирующий, как видно, повязку на ране.

Княжна мысленно убрала повязку. Обрамленный черными кудрями лоб сам собой дорисовался у нее в уме, словно Мария Андреевна видела его до этого десятки раз. Вернее всего, так оно и было, но вот где? Когда? При каких обстоятельствах?

Внезапно княжна ощутила мощный безболезненный толчок изнутри, сотрясший все ее тело до последней клеточки. Она вспомнила - вспомнила и поняла, почему не могла вспомнить этого человека до сих пор.

Гремевшая вокруг музыка, шарканье подошв по навощенному паркету, звон шпор и веселый гомон голосов вдруг превратились в однотонный назойливый шум, вызывавший головную боль. Свет огромной хрустальной люстры, казалось, потускнел и приобрел неприятный сероватый оттенок, лица танцующих сделались похожими на грубо раскрашенные маски из папье-маше. Они вертелись вокруг в сатанинском хороводе, кривляясь, ныряя и подскакивая. Все они что-то делали, но что? Неужто танцевали мазурку? Да, кажется, так.

Княжна с трудом перевела дыхание, только теперь осознав, что секунду назад была на грани обморока. Мир постепенно обретал глубину и цвет; похожий на гул далекого прибоя монотонный шум снова распался на составляющие, среди которых уже можно было различить музыку, шарканье подошв и чей-то казавшийся ненатуральным смех. Этот смех тоже был знаком княжне, и, повернув голову, она почти сразу отыскала глазами человека, который смеялся этим искусственным смехом.

Теперь она знала, почему никак не могла вспомнить, кто он такой. Этому человеку было совершенно нечего делать здесь. Более того, ему вообще нечего было делать среди живых, ибо княжна Мария уже больше месяца полагала его мертвым. Он исчез, не попрощавшись, при весьма странных и даже подозрительных обстоятельствах, и в то же утро княжна нашла на дороге его убитую лошадь с окровавленным седлом. То, ради чего они оба рисковали жизнью, лежало нетронутым в седельной сумке, а это могло означать только одно: нападение, плен, смерть...

Потому-то я и не могла его вспомнить, подумала княжна, что он из другой жизни. Увидеть его здесь - это даже не то, что столкнуться нос к носу с привидением. Это нечто иное, гораздо более поразительное, невообразимое и невозможное.

Желание танцевать окончательно пропало, от переполнявшего княжну минуту назад буйного восторга не осталось и следа. Прислонившись лопатками к холодной, влажной от испарений сотен человеческих тел стене, она, обмахиваясь веером, со странным выражением лица наблюдала, как пан Кшиштоф Огинский лихо отплясывал мазурку с младшей из дочерей князя Зеленского Ольгой.

***

Этим вечером временный управляющий имением княжны Вязмитиновой Эжен Мерсье решил отдохнуть в полном одиночестве. Княжна отправилась на бал к этому надутому индюку, предводителю так называемого дворянства, так что просторный, со вкусом обставленный дом остался в полном распоряжении Мерсье на весь вечер и добрую половину ночи. Впрочем, француз не имел намерения закатывать здесь оргии с цыганами, медведями и дамочками легкого поведения. Он хотел только тишины, одиночества и покоя, чтобы не нужно было постоянно контролировать выражение своего лица и обдумывать каждое слово перед тем, как произнести его вслух, из опасения сболтнуть лишнее. Он ничего не имел против княжны Вязмитиновой: по-своему она ему даже нравилась. Она была мила, довольно неглупа, отменно воспитана, умела удивить не женской решительностью и храбростью, обладала недурным характером, не говоря уже о прелестной мордашке и сногсшибательном телосложении. Вот только это ее глупое мягкосердечие и наивность, порой граничащие с настоящим кретинизмом! Ежедневно сталкиваясь с проявлениями этих качеств молодой хозяйки, немудрено было сойти с ума. Чтобы этого не произошло, Мерсье старался помогать княжне - где словом, а где и делом, как это было в случае со старостой. Да, он помогал ей совершенно бескорыстно - а почему бы и нет, если уж он все равно застрял в этой дыре?! Это можно было расценивать как своеобразную плату за постой, и только.

Прихватив с собой бутылку бордо и редкостной красоты бокал, учитель танцев придвинул глубокое кресло к жарко полыхавшему камину, с удобством расположился в нем, перекинув ноги через подлокотник, и не спеша откупорил вино. Камин относился к одному из немногих, не вызывавших у Мерсье никаких сомнений, достоинств этой срубленной из огромных дубовых плах берлоги. Другим достоинством был отменный винный погреб, третьим - горничная Дуняша, которая умела обворожительно краснеть и прикрывать лицо ладонью, когда ее невзначай щипали за тугой упругий зад.

Мерсье наполнил бокал и, глядя сквозь него на огонь, попытался хотя бы теперь решить, к какой категории - достоинствам или недостаткам - ему следует отнести хозяйку этого дома. Она была приятна на вид, неизменно ровна и дружелюбна в обращении.

Она нисколько не мешала Мерсье заниматься тем, чем он занимался, но дальше этого дело не шло, и пойти, судя по всему, не могло. Всесторонне обдумав этот вопрос, Мерсье решил, что княжна - явление нейтральное, вроде обеденного стола, за которым, с одной стороны, можно хорошо поесть, а с другой - больно удариться об этот же стол мордой. Первое бывает приятно, второе - не очень, но, что характерно, стол оказывается не при чем в обоих случаях...

Мерсье медленно, смакуя каждый глоток, осушил бокал и снова наполнил его до краев. Вино было превосходным, а опьянеть он не боялся - это случалось с ним крайне редко, почти никогда. Чтобы напиться по-настоящему, ему требовалась доза, которая убила бы на месте африканского слона. Это была какая-то патология, которая, впрочем, во множестве случаев оказывалась весьма полезной.

В камине мирно потрескивали березовые дрова, распространяя по всей комнате уютное тепло и едва ощутимый запах дыма. В трубе гудел осенний ветер, где-то хлопал плохо закрепленный ставень. Мерсье наслаждался редкими в его бурной жизни минутами полного покоя, которые были тем более приятны, что он точно знал: никто не ворвется сюда, чтобы снова послать его в огонь, под пули, на штыки и сабли... Он знал, что возвращение в безумный мир вероломства и смерти неизбежно, и даже в мыслях не протестовал против того, что считал своим истинным призванием, но эти мгновения абсолютного мира и покоя были для него ценнее всех богатств на свете.