Андрей Воронин - Жди меня

Полоз починили, но сделано это было из рук вон плохо, так что им еще дважды пришлось останавливаться, всякий раз тратя по полчаса на то, чтобы заставить сани хоть как-то ехать. Уже после обеда они достигли какой-то деревни, в которой, к счастью, обнаружился тележных дел мастер. Драгуны приволокли мастера из кабака, где он отлынивал от работы, и поставили перед Стебловым. Мастер оказался пьян настолько, что его пришлось едва ли не тыкать носом в сломанный полоз, чтобы он, наконец, понял, что от него требуется. Окончательно рассвирепевший, усталый и замерзший Стеблов велел одному из драгун дать негодяю по уху, что и было с готовностью исполнено. Выбравшись из сугроба, мастер глядел уже более осмысленно и без промедления взялся за дело. Работал он с большим рвением, но ремонт все равно отнял полтора часа столь драгоценного времени.

Граф провел эти полтора часа в кабаке, откуда драгуны выдернули колесных дел мастера, согреваясь водкой, вяло ковыряясь щербатой вилкой в тарелке с нехитрой снедью и с каждой минутой приходя во все более мрачное расположение духа. Поручик Жаров все это время оставался с мастером: наблюдал за работой, подгонял, как мог, засыпавшего на ходу мужика и подавал ему ценные советы, следуя которым, тот потратил на ремонт втрое больше времени, чем потребовалось бы ему на ту же работу в иной ситуации. Когда же ремонт, наконец, закончился, скорее вопреки усилиям поручика, чем благодаря им, Жаров сунул удивленному мужичонке целковый и отправил драгуна в кабак за графом. Мастер озадаченно повертел рубль в руке, пожал плечами, дивясь барской глупости, и неверным шагом двинулся вслед за драгуном, поскольку полученный в качестве гонорара рубль нужно же было на что-то употребить.

Ближе к вечеру опять случилась остановка. Высланный вперед предусмотрительным поручиком разъезд вернулся на рысях и сообщил, что в версте отсюда будто бы движется большой отряд французов. Новость была тревожная и не слишком правдоподобная: взяться французам здесь, близ давно покинутой ими Москвы, как будто бы было неоткуда. Граф Стеблов, однако, решил, что береженого бог бережет, и велел отправить вперед усиленный разъезд с целью более детальной разведки. Разведчиков не было долго, и осторожный граф уже хотел было дать команду к ретираде, но тут разъезд, наконец, вернулся. Оказалось, что за французов был ошибочно принят большой обоз со строительным камнем и лесом, двигавшийся в сторону Москвы. Рассвирепевший граф пообещал сгноить всех в Сибири и велел трогать.

В Москву приехали уже совершенной ночью и долго искали в более чем наполовину сгоревшем городе места для ночлега. Рано утром невыспавшийся и злой флигель-адъютант велел седлать, и отряд спешно выступил в дорогу.

По мере удаления от Москвы движение отряда все более замедлялось: графу совсем не улыбалась перспектива на всем скаку налететь на какую-нибудь заблудившуюся французскую часть, имея под своим началом всего полтора десятка драгун. Он поделился своими опасениями с Жаровым, и поручик отнесся к словам графа с большим вниманием и сочувствием. Сохраняя серьезное и даже мрачное выражение лица, он заявил, что потерявшие человеческий облик от холода, голода и лишений французы могут быть опаснее волков, после чего выразил готовность защищать господина флигель-адъютанта до последней капли крови. "Очень мне нужна ваша кровь", - проворчал в ответ на это Стеблов и велел выслать вперед усиленный разъезд - то есть, строго говоря, половину всего отряда.

Миновав Можайск, они действительно повстречали французов. Целая толпа этих несчастных вдруг высыпала на дорогу с поднятыми руками, радостно вопя по-русски: "Плен, плен!" Продолжая кричать, лопотать по-своему и даже, кажется, плакать, они побросали бывшее при них оружие под ноги драгунских лошадей и буквально облепили кавалеристов, умоляя взять их под конвой. Возглавлял это стадо молодой уланский, лейтенант по фамилии Дюпре - тот самый Анри Дюпре, который в начале осени делал безуспешные попытки ухаживать за княжной Вязмитиновой.

Пленные были графу Стеблову совершенно ни к чему, но избавиться от них, увы, не было никакой возможности. "Не понимаю, кто кого взял в плен!" - возмущенно пожаловался он Жарову и приказал отправить пленных в Можайск в сопровождении двоих драгун. Драгунам было строго-настрого наказано, сдав пленных куда следует, со всей возможной поспешностью догонять отряд. Граф наскоро черкнул записку коменданту Можайска, не забыв указать в ней, что отправляемые в распоряжение коменданта пленные захвачены его, графа Стеблова, усилиями, и отправился дальше по следам княжны Вязмитиновой.

Задержки и препятствия возникали одно за другим, множась, как блохи в собачьей шкуре, и так же, как блохи, доводя графа до белого каления. Он даже начал жалеть о том, что отправился в это путешествие: в конце концов, Жаров вполне мог бы справиться с этим делом самостоятельно. Нескончаемая тряска, мороз, отсутствие элементарных удобств и постоянно витавшая над головой угроза столкновения с французами, настроенными более воинственно, чем те, которых они повстречали под Можайском, сильно угнетали привыкшего к совсем иным условиям существования графа. Он все чаще думал о том, что княжна, пустившись одна в такую ужасную дорогу, тем самым подписала признание во всех тех грехах, в которых ее обвиняли.

Миновав поле Бородинского сражения, о котором принимавший в нем участие граф сохранил самые кошмарные воспоминания, отряд вновь вынужденно остановился. Передовой разъезд наткнулся на дороге на какого-то человека, одетого в крестьянский зипун и - почему-то - в тонкие сапоги и шелковый белый цилиндр, поверх которого был кое-как намотан теплый бабий платок. Человек этот шел, а вернее, брел, едва передвигая ноги, в сторону Москвы, хотя по его виду можно было с уверенностью сказать, что ему все равно, куда идти, - он явно не понимал, в каком направлении и с какой целью движется. Он был высок, широк в плечах, когда-то, видимо, статен и черноус, но страшно грязен, оборван, изможден и вдобавок ранен пулей в левое плечо. Когда его окликнули подскакавшие драгуны, он никак не прореагировал и продолжал идти, пока не уперся в грудь загораживавшей ему дорогу драгунской лошади. Это столкновение лишило его последних сил, и он без чувств опрокинулся на дорогу - не упал, а именно опрокинулся, как комод. Глаза его закрылись, а снег, на котором он лежал, начал постепенно менять цвет, делаясь из белого красным.

Когда отряд, в центре которого, как сердцевина ореха в скорлупе, перекатывался в своем возке граф Стеблов, догнал разъезд, драгуны уже перевязали раненого и заботливо спеленали его провонявшей конским потом попоной.